Читать книгу "Кандалы для лиходея - Евгений Сухов"

Они сидели в судебном зале рядом: отставной полковник Власовский и граф Виельгорский. Общего у них было чуть и еще меньше, а вот поди ж ты, сошлись и были весьма довольны друг другом. Так бывает, когда людей связывает такое свойство, как честность. А еще их связывало общее дело: убийство Ильи Яковлевича Попова, тоже честного и принципиального человека, за свои эти качества и поплатившегося жизнью. И эта смерть еще одного порядочного человека связывала графа и отставного обер-полицмейстера более всего. Так что по правую руку от графа Виельгорского сидел отставной полковник Власовский, а вот по левую сторону от Виктора Модестовича восседал не кто иной, как его преданный камердинер старик Филимоныч.

На скамье подсудимых сидели под стражею двое: Самсон Николаевич Козицкий, бывший управляющий имением Павловское, и Анастасия Чубарова, бывшая экономка и, надо полагать, также бывшая полюбовница Самсона Козицкого. Подсудимый был бледен и крайне взволнован. Похоже, ему было страшно. Настасья же, напротив, вела себя совершенно спокойно, лишь смазливое личико слегка розовело от возбуждения, и она с любопытством поглядывала по сторонам. Ей было ничуть не страшно, а (черт побери!) явно преинтересно. Как ни всматривался судебный следователь по наиважнейшим делам (Иван Федорович месяц назад получил повышение) Воловцов в лицо Настасьи, однако даже тени страха или смущения в нем не углядел. Все же непонятные существа эти женщины. Будто с другой планеты. И крайне опасные…

Публики в судебной зале имелось предостаточно, ибо дело было громкое, сдобренное любовной пикантностью ситуации, связанной с Анастасией Чубаровой. Московская публика любила всяческие истории, где бы имелась связь мужчины с женщиной с криминальной подоплекой, и посмотреть на судебное представление с такими вот колоритнейшими действующими лицами у публики было всегда большое желание, словно спектакль какой театральный. И всегда – премьерный.

Надо полагать, что несколько месяцев пребывания в следственной тюрьме не прошли для Козицкого даром. По наущению бывалых сидельцев, не иначе, Самсон Николаевич начал свою речь с того, что отверг все предыдущие показания и стал склонять суд и мнение присяжных заседателей к тому, что Попова он убил, защищаясь, поскольку главноуправляющий на него напал сам.

– А что мне еще оставалось делать? – заискивающе поглядывая на судью, спрашивал Самсон Николаевич. – Попов неожиданно набросился на меня и стал душить. Намерения его были явно серьезные, и мне пришлось защищаться. Не помню, как, но я сумел схватить с каминной полки клеймо и, уже теряя сознание, ударил напавшего на меня Попова два или три раза. Естественно, убивать его я не желал. Я хотел лишь защититься…

– Ну, если все было так, как вы нам сейчас рассказываете, – резонно и с явной ноткой недоверия заметил Козицкому председательствующий суда, – почему вы немедленно не сообщили о случившемся в полицию и предпочли сокрыть следы преступления, да еще привлечь к этому противузаконному деянию вашу сожительницу Чубарову, а труп зарыть весьма искусно и очень глубоко в сарае с картошкой? – посмотрел на подсудимого поверх очков в золоченой оправе председательствующий суда.

Козицкий тихо ответил:

– Я испугался…

Однако все эти «напрасные выкрутасы», как выразился старик Филимоныч после приватной беседы с кухаркой графа, и впрямь были бесполезны. Слова Козицкого о случайном убийстве Попова не разжалобили присяжных заседателей. Наоборот, их мнение в его виновности еще более укрепилось, когда Воловцов, допрашиваемый в качестве свидетеля, рассказал о найденной в лесочке яме-могиле, которая, по его предположению, была вырыта специально для Попова. Из сказанного выходило, что Козицкий имел четкий план убийства Попова.

Относительно Козицкого судебный вердикт был однозначен: виновен. И Самсон Николаевич, согласно Уложению о наказаниях, получил полных двадцать лет каторги. Когда его уводили из зала суда, ноги у него подгибались, а в глазах стояли слезы…

Странно, но негативное отношение к Козицкому всех присутствующих на суде (как действующих лиц, занятых в судебном процессе, так и любопытствующей публики) сыграло на руку Анастасии Чубаровой. А может, ничего странного в этом как раз и не было. Он плохой, злой человек. Убивец. Она несчастная жертва этого человека, испуганная его угрозами, подпавшая под его влияние и не знавшая, как от него освободиться.

Хорошенькую Чубарову жалели. Это было заметно по лицам присяжных, ведь все они были мужчинами. Конечно, если бы в числе присяжных заседателей имелось несколько женщин, то их вердикт относительно Анастасии Чубаровой был бы не столь категоричен. Но женщины отсутствовали. И поэтому после всех слушаний присяжные вынесли касательно Чубаровой единогласный вердикт: невиновна.

– Это черт знает что! – вслух возмутился уездный исправник Уфимцев, обратив на себя внимание публики из трех рядов позади себя и трех впереди.

– Сообщницу убийцы освобождают за недостатком прямых улик! А она, скорее всего, причастна еще и к исчезновению собственного мужа…

– Что вы так возмущаетесь, сударь? – заметила ему дамочка из заднего ряда в вуальке и с ридикюлем в руках. – Ведь всем же очевидно, что этот Козицкий ее просто запугал…

– Таких, как Чубарова, не запугаешь, – почти огрызнулся на реплику дамочки Павел Ильич. Он был явно расстроен и не мог сдержать переполнявших его эмоций. – Такие сами кого хочешь запугают…

– Это слова женоненавистника, – не думала прекращать перепалки дамочка в вуальке, фыркая.

Уфимцев оглянулся:

– Тогда ваши слова – слова мужененавистницы…

– Полноте, Павел Ильич, – вполне понимая состояние уездного исправника, попробовал унять его Воловцов. – Пустое это дело…

Илья Федорович хотел еще добавить фразу «спорить с бабами», однако делать этого не стал, ибо не позволило хорошее воспитание. Но вот Уфимцев, очевидно, хорошим воспитанием похвастать не мог и с готовностью договорил-таки фразу судебного следователя:

– Полностью согласен с вами, Иван Федорович. Спорить с бабами – пустейшее занятие…

– Что?! – вспыхнула дамочка под вуалькой. – Да как вы смеете!

– Простите, – обернулся Иван Федорович к сидевшей сзади дамочке. – Мой товарищ вовсе не желал оскорбить именно вас. Его слова скорее носили теоретический характер и относились…

– Ко всей бабьей породе, – энергично добавил за Воловцова Уфимцев. Похоже, он и правда недолюбливал женщин…

Дамочка фыркнула и, гордо вскинув головку, пошла к выходу. Иван Федорович усмехнулся, затем посмурнел:

– А ведь это наша с вами вина, Павел Ильич, что эта Настасья выкрутилась и ушла от наказания. Моя в большей степени. Не собрал я достаточно доказательств. Недотянул.

– Оставьте, Иван Федорович, – уже спокойно произнес Уфимцев. – Вы сделали все, что смогли, и я тому свидетель.

– Стало быть, не все.

– Все. Просто она умна и хитра, а наши присяжные заседатели в уголовном кодексе – ни в зуб ногой. – Уездный исправник посмотрел на Воловцова и взял его за рукав: – Так что оставьте эти ваши переживания и… пойдемте выпьем за окончание такого непростого дела.