Читать книгу "Гражданин Винс - Джесс Уолтер"

Иногда он спрашивает себя: «Кто эти люди?» Кто эти люди, которые, зная о человеке, что он добрый, умный, честный и щедрый… не любят его? Что они за люди? Он все время вспоминает слова Каделла, проводившего опрос общественного мнения, — слова, с которыми тот обратился прямо к нему во время одной из их немногочисленных встреч: «Послушайте, проблема вот в чем: вы напоминаете им об их слабостях».

Порой ему кажется, что он тоже сидит по другую сторону и вместе со всеми этими людьми в комнате смотрит на шута напротив как на загадку, которую можно разгадать, как на товар, который нужно выгоднее продать. Именно в такие моменты он извиняется и уходит в туалет… чтобы увидеть собственное лицо в зеркале, убедиться, что оно на месте.

Он выключает воду и берет с тумбочки папку для брифинга. Открывает ее еще раз, словно мог пропустить что-то в отчете об условиях освобождения: невмешательство; возврат состояния шаха; размораживание счетов; закрытие уголовных дел. И даже в этом случае заложников будут освобождать по нескольку человек за раз, растянув процесс на месяцы.

Три месяца назад это можно было бы считать хорошей новостью. Три месяца назад вразумительное зрелое участие в переговорах с той стороной было бы гигантским шагом вперед. Но сейчас, за два дня до выборов… это ничто. Неуспех, не новость. Ничего большего, чем оно есть. Плохая погода. Неделями он выслушивал настойчивые голоса, убеждавшие его в том, что война Ирана с Ираком — единственно возможный ответ. Оружие в обмен на людей. Он сопротивлялся, но теперь понял, почему разговоры не прекращались. Для него это был единственный шанс победить.

Вместо этого он искренне надеялся, что можно договориться, что иранский парламент выдвинет разумные условия. А теперь… Какую фразу Джоди[28]постоянно повторяет? Ее произнес студент в маске, стоя на ступеньках посольства в те первые дни: «Мы поставили Америку на колени».

Не Америку поставили, а его самого.

Кто эти люди, уверенные в том, что виноват он, принимающие пустые угрозы за храбрость? Разве нормальный человек захочет вести их за собой?

Он смотрит на часы. Роз[29]звонить рано. Воскресенье. Чикаго. Воскресенье в Чикаго. Он вспоминает свой график: встреча с черными священниками. Этот день должен был стать ключевым во всей предвыборной кампании, последний сильный удар, который подкрепит адову работу. Он собирался повернуть эту реку сегодня и шел к своей цели долгие недели, двадцать четыре часа в сутки, прочесывая Восточное побережье, ночью улетая на Западное, собирая профсоюзы, учителей и нацменьшинства.

Они не любят его.

Воскресенье. Чикаго. Иногда дома, не в силах спать воскресным утром, он вставал рано, осторожно, чтобы не потревожить Роз, тянулся к прикроватной тумбочке за Библией и проводил рукой по страницам с золоченым срезом, думая об уроках в воскресной школе, которые идут в этот день. Он позволял книге открыться самой. Вот и теперь ему хочется сделать то же самое, но он знает, как отреагируют люди в комнате: будут рассматривать свои ботинки или закатывать глаза. На «Борту № 1»[30]есть Библия. Должна она быть и в гостиничном номере. Без сомнения, там найдется кровать, а рядом и Библия. Или теперь ее перестали класть в гостиничных номерах?

Воскресенье. Чикаго.

Он закрывает глаза и пытается представить хрустящие мягкие страницы с золоченым срезом, раскрывающуюся книгу, вспоминает «Псалмы Давида», такие настойчивые и безнадежные, мольбы сильного человека, плач царя: «Рассуди меня, Господи, ибо я ходил в непорочности моей»[31].

Он открывает глаза, вытягивает руку и дотрагивается до своего отражения в зеркале. Холодное стекло.

«Тут у нас два пути», — сказал Джоди, когда он выходил из комнаты, а потом обе стороны изложили свои варианты, два способа, которыми можно использовать эти условия для получения политической выгоды. Сторонники жесткого курса утверждали, что ему следует потрясти кулаком и заявить: «Нет! Эти условия неприемлемы!» Флаги и кулаки. Президентский взгляд.

«Год спустя мы отказываемся подчиниться условиям Ирана. Мы не станем заложниками». Этот вариант представляется ему мечом. Перерейганить Рейгана, как кто-то сказал. Второй путь — провозгласить победу. При условии, что условия подходящие, и освобождение заложников — чистая формальность: «Это дело времени. Было дано официальное подтверждение». Свое искусство управлять государством противопоставить агрессивности оппонента. Он видит себя пастырем. Вот они — возможные варианты. И подтекст таков: еще есть время устроить благополучный финал.

Громкие голоса спорили об этих двух вариантах, пальцы указывали, люди в костюмах и рубашках с расстегнутыми воротничками мерили комнату шагами: «Последний шанс… Обязательно надо…» Потом Джоди поднял руку, все остановились и посмотрели на него, не на Джоди, а на него. Решение было за ним. Будущее зависело… Ждут. Возненавидели ли они его каждой клеточкой своего тела, возненавидели ли его недостатки и слабости, отсутствие у него суровости и чувства юмора? Возненавидели ли они его так же сильно, как он сам ненавидит себя? Они ждут. Сколько длится мгновение? Он переводил взгляд с одного лица на другое, потом на материалы для брифинга у себя на коленях. Кто-то откашлялся.

На этой должности ты всегда разочаровываешь половину присутствующих.

Тогда-то он и вышел, извинившись, и теперь стоит один в туалете, вглядываясь в лицо в зеркале, пытается вспомнить, когда он был просто самим собой, прежде чем стал неутешительной суммой голосов избирателей, провалившихся идей и слабости.

Есть еще и третий вариант.

Воскресенье. Чикаго.

Папка с бумагами для брифинга открывается на последних фотографиях некоторых из Пятьдесят второй.

Ибо я ходил в непорочности моей.

В эту секунду он принимает решение.

Он войдет в комнату и объявит, что они возвращаются в Вашингтон. Отменяют все встречи по предвыборной кампании на сегодня. Он не поднимет меч и не станет провозглашать свою победу. Он скажет правду: мы пока просто не достигли нужного уровня.

И по всей вероятности, он проиграет.

Воскресенье. Чикаго. Человек в зеркале сморит ему в глаза.

Может быть, потом… жизнь начнется заново. Может быть, его лицо вернется к нему. Может быть, он проснется и поймет, где он, и оценит себя по тому, что он есть, а не по тому, что он не есть. Все эти люди в комнате посмотрят на него вопросительно. Попытаются отговорить его. Но он скажет: нет, извините. Мы едем домой. Ребята, сегодня никакой политики. Сегодня… сегодня мы пойдем в непорочности нашей.