Читать книгу "Мизерере - Жан-Кристоф Гранже"

Полицейские переглянулись. Очевидно, речь шла о французских военных, откомандированных в Чили, чтобы обучать палачей. Инструкторах, помогавших хунте поскорее раздавить противника. Если Франция замешана в репрессиях, последовавших за государственным переворотом, у правительства были серьезные основания следить за Вильгельмом Гетцем на случай, если у него развяжется язык…

Волокин первым нарушил молчание:

— Как долго вы оставались в этом… месте?

— Не знаю. Я то терял сознание, то приходил в себя… Потом меня увезли. Снова грузовичок, снова затычки в ушах и кожаная маска. На этот раз мы ехали действительно долго. Не меньше дня. И я оказался в совершенно другом месте. В больнице. Я чувствовал запах лекарств. Но это была странная больница, и, похоже, ее охраняли собаки. Повсюду нас преследовал лай.

— Вас перевезли туда, чтобы лечить?

— Так я и подумал. Наивный. На самом деле допрос продолжался… Точнее, эксперимент…

— Эксперимент?

— Я стал чем-то вроде подопытного кролика, понимаете? Мои палачи поняли, что сказать мне нечего. Зато мое тело еще могло им пригодиться. Я хочу сказать, оно стало сырьем, чтобы испытывать пределы человеческих страданий, понимаете?

Касдан угрюмо слушал. Ему к этому дерьму не привыкать. Он так и знал, знал с самого начала, что это расследование, связанное с Чили, заведет их в самую гущу человеческой подлости.

— Что с вами сделали в больнице? — спросил он.

— Мне освободили глаза и уши. Белые кафельные стены, запахи антисептики, лязганье инструментов. Я отупел от усталости и боли, но страх тут же проложил дорогу к моему мозгу. Я знал, что уже умер. То есть стал «desaparecido». Пропавшим без вести. Человеком, которого не найти ни в каких реестрах. Вам ведь известно, что у Управления национальной разведки не было письменных архивов? Ни следа, ни слова правды. Машина тотального уничтожения, которая…

— Месье Хансен, что произошло в больнице?

— Пришли врачи. В хирургических масках.

— А Гетц, человек с фотографии?

— Да, он появился тогда же. На нем не было ни халата, ни маски. Одетый в черное, он походил на священника. Один из хирургов обратился к нему. По имени. Слова, которые он произнес, навсегда врезались мне в память…

— Что за слова?

— «Можно начинать концерт».

— Концерт?

— Представьте себе. Так он сказал. И именно это произошло. Через несколько минут, пока врачи выбирали инструменты, я услышал голоса… Детские голоса. Негромкие, приглушенные, словно в кошмарном сне…

— А что пели эти дети?

— В те времена я слушал много классической музыки. И сразу узнал произведение. «Мизерере» Грегорио Аллегри. Очень известный хорал а капелла…

Открылся еще один кусочек мозаики. Чилийцы — очередное дикое извращение — оперировали своих «подопытных животных» под звуки хорала. Хансен высказал свои мысли вслух:

— Палачи-меломаны. Вам это ни о чем не напоминает? Ну конечно, о нацистах! В центре их зловещей системы была музыка! Хотя удивляться нечему.

— Почему?

— Сами врачи были немцами. Между собой они говорили по-немецки.

Древние кошмары возвращались к жизни, воспроизводя все те же схемы террора. Нацизм. Южноамериканские диктатуры. Почти природное родство.

После долгого колебания армянин решился задать главный вопрос:

— Что сделали с вами эти врачи?

— Я бы предпочел умолчать об этом. Они меня резали, кромсали, истязали… Разумеется, без анестезии. Я пережил все муки ада. Несмолкаемые детские голоса сливались с лязганьем инструментов и моими воплями, а боль буквально рвала мое тело на части…

Хансен умолк. Гости также хранили молчание. Темные глаза шведа закатились. Наконец Касдан решился вырвать у него последнее признание:

— Как вы спаслись?

Хансен вздрогнул. Постепенно улыбка вновь заиграла у него на губах.

— Как раз в этом месте моя история приобретает неожиданный оборот. Я хочу сказать, весьма оригинальный. Врачи предупредили меня, что собираются дать мне наркоз.

— Чтобы прекратить ваши страдания?

Расхохотавшись, швед допил свой бокал:

— Это не в их обычаях. Какое там. Они всего лишь хотели поиграть со мной.

— Поиграть?

— Хирурги склонились надо мной, чтобы объяснить, что у меня есть шанс спасти свою шкуру. Для этого достаточно дать правильный ответ… Они меня прооперируют. Удалят один орган. Потом дождутся, когда я очнусь от наркоза. И тогда я должен буду распознать свою боль. Догадаться, какой орган они удалили. Лишь при этом условии меня оставят в живых. Если я ошибусь, они будут удалять другие органы, но уже без обезболивания, пока смерть не прекратит мои мучения.

В маленькой гостиной повисло молчание. Такое же ледяное, как вечная мерзлота. Ни Касдан, ни Волокин не решались возобновить допрос.

Наконец Хансен заговорил снова:

— Я вспоминаю об этом, как о сне… Я мирно уснул под звуки детских голосов… Мое состояние походило на транс. В мозгу всплывали разные образы: коричневатая почка, черная печень, окровавленная мошонка… Что они у меня украдут? Удастся ли мне определить источник боли?

Швед остановился. Напарники задержали дыхание. Они ждали окончания рассказа.

— На самом деле, — прошептал Хансен, — мне повезло. Органы, которые мне удалили, — их оказалось два, — очень легко угадать.

Одним движением он поднял поседевшие пряди, окружавшие его лицо.

На месте ушей были зарубцевавшиеся швы, напоминавшие колючую проволоку. Касдан заставил себя взглянуть на них. Волокин отвел глаза.

Несчастный глухо произнес:

— Так что не удивляйтесь, что я не отзываюсь на стук в дверь. Только когда вы ее толкнули, я заметил, как она сдвинулась с места. И с тех пор как вы вошли, я читал у вас по губам. Хорал «Мизерере» в исполнении детей был последним, что я слышал в жизни.

35

— Арно? Касдан.

— Хочешь поздравить меня с Рождеством?

— Нет. Надо кое-что выяснить.

— Мы оба уже не у дел, старина. Ты разве не в курсе?

— Ты что-нибудь слышал о французских инструкторах, которые в семидесятых годах давали уроки пыток в Чили?

— Нет.

Голос Жан-Пьера Арно раздавался в салоне машины. Волокин слушал молча. Он как раз раскуривал очередной косяк. В пламени зажигалки его лицо светилось, словно окруженное нимбом. Похоже, рассказ Хансена потряс парня, хотя смерть Насера и отца Оливье оставила его равнодушным.

— Можешь проверить? — продолжал Касдан.

— Я уже восемь лет как на пенсии. Да и ты тоже. На носу Рождество, и я только что приехал к детям. Такие вот дела, старичок. Ничего не поделаешь.