Читать книгу "Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева"

Охтин, который видел целью для себя и молодого ГеоргияСмольникова не только откровенный террор, но и дискредитацию советскихвыдвиженцев (и планы эти во многом были воплощены в жизнь, вспомнить тех жеВерина и Русанова!), собирал собственные досье на всех, кто мог оказаться вчисле их будущих жертв. Он ведь работал на Автозаводе чуть не с первых днейначала строительства – с тех пор, как туда понаехал со всей области и Поволжьясамый разномастный народ, поселился в осклизлых землянках и начал и за страх, иза совесть возводить пресловутый «гигант первых пятилеток». Дядя Гриша спал иел рядом с этими людьми, говорил их языком, болел их болезнями, знал их беды,наблюдал, как развивалась их жизнь. Многие из тех, кто приходил настроительство в рваных сапогах и гнилых онучах, вырастали в десятники,бригадиры, мастера, а порой, поднатужившись и выучившись, выходили и в ИТР.Случалось, делали и партийную карьеру. По ступенькам служебной и социальнойлестницы они поднимались «под приглядом» Охтина. Он знал о них все: кто чтоскрыл из своей былой жизни, кто подтасовал факты, кто на кого донес, чтобывыдвинуться, кто о чем беспардонно солгал. Было много на стройке и тех, ктокогда-то бежал из родных сел, спасаясь от раскулачивания, вернуться туда немог, а жить на что-то нужно было, не все ж в медвежьих углах отсиживаться…Охтин не презирал этих людей – он жалел их, многих даже уважал и наказывалГеоргию хорошо думать, прежде чем пустить в ход ту или иную информацию. Людиделились для него на тех, с кем можно было ужиться – и кого следовалоуничтожить.

Некоторые материалы, собранные Охтиным, могли разрушитьсудьбы людей, в которых ни он сам, ни Смольников не видели врагов. Власть,конечно, усмотрела бы врагов в ком угодно, однако, с их точки зрения, всеобстояло иначе. Ну, скрыл человек, что отец его был купцом первой гильдии, ну,принял фамилию жены, чтобы спрятать концы в воду и элементарно выжить, не мешаявыживать и другим, – что ж тут преступного? Охтин говорил Георгию, что их долгтаким людям помогать, хранить их тайны, а не гнобить их. А вот те, кто пыталсяпробраться в «социалистический рай» по головам и трупам, забыв или скрыв своепроисхождение ради карьеры, те, кто явно отрекался от своей родословной,презирал и предавал своих предков, – те не заслуживали снисхождения у Охтина.На таких он спокойно писал доносы, а в свершившейся расправе видел не дело рукчеловеческих, а произволение небес. Таким образом он добился довольно многого.Что и говорить, советское судопроизводство было ему отличным помощником, ибооно, как ни корячилось, делая хорошую мину при плохой игре, все же вполнеследовало неумирающему завету первого чекиста Дзержинского, рожденному еще впервые постреволюционные «года глухие»: «Для расстрела нам не нужно нидоказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем,вот и все!»

Многие записи из тетрадок, которые вел Охтин, пригодилисьСмольникову в октябре 41-го, когда он задним числом «оформлял» покойногоГригория Алексеевича Москвина своим секретным сотрудником. С лейтенантомДудаком, который застрелил «агента Охотника» (так назвал Поляков Охтина, неудержавшись от искушения бросить высокомерный лингвистический вызов тем, противкого дядя Гриша в меру сил своих всю жизнь воевал), вступившегося за ОльгуАксакову, не удалось расправиться так, как мечтал Поляков. Его просто-напростоперевели из управления на работу в область. Вся штука в том, что особуюценность агента Охотника доказать не удалось. Ведь Поляков мог обнародовать вкачестве донесений только самые невинные материалы, собранные Москвиным –Охотником. Иначе мог возникнуть вопрос: а почему вы, товарищ Поляков, доселедержали их под спудом, не давали им ходу?

Все тщательно собранные сведения были, конечно, палкой одвух концах, и палка эта могла, при неосторожном обращении, очень чувствительнозашибить, а то и до смерти прибить самого Полякова.

На его счастье, в неразберихе начала войны удавались и нетакие авантюры. Однако уже более полугода не касался Смольников тетрадок дядиГриши – и недосуг было, и надобности не возникало. Но вот теперь такаянадобность появилась.

Конечно, могло оказаться, что о Василии ВасильевичеКоноплеве там не найдется ни слова. Могло оказаться, да, но все же – нашлось!Уже скоро Смольников читал строчки, написанные знакомым аккуратным почерком, снекоторым усилием продираясь сквозь «яти», «еры», «фиты» и «ижицы» (свои личныезаметки Григорий Охтин всегда писал с соблюдением старой орфографии, от которойСмольников уже успел отвыкнуть). Читал – и огорчался, потому что Коноплев былпо-настоящему хорошим человеком. «Не подлец!» – вынес исчерпывающий вердиктОхтин, упомянув его главный «грех» перед Советской властью: Коноплев скрыл, чтоженат на племяннице энского городского головы Сироткина, которая в первом бракебыла замужем за офицером царской армии, убитым еще в 16-м году. Почетноеродство это, конечно, было теперь по-настоящему губительным для Коноплева и егосемьи… «Не стоило, – с огорчением подумал Поляков, – ох не стоило ВасилиюВасильевичу вмешиваться в опасные шпионские забавы! Тем паче – в военное время.То сидел-сидел, работал-работал, жил себе мирно, честно, никого не трогая, атут вдруг… Неужели придется сдать Коноплева?» – размышлял Поляков. Как, какимобразом могла найти к нему доступ фашистская разведка? Когда он был завербован?Этот человек совершенно не подходил на роль резидента, связного, агента.Конечно, личного мужества ему было не занимать: хватило же у него силы духа (илюбви!) всю жизнь держаться за Марфу Никодимовну, по первому мужу Селезневу, вдевичестве Сироткину! Это вам не «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин,который спокойно и безропотно перенес арест своей Катерины Ивановны, котораянелицеприятно отозвалась о самом товарище Сталине. Слухами земля полнилась, инекоторые такие слухи, как ни странно, доходили до Полякова именно от Охтина.

– Ну что ж, – сказал тогда Григорий Алексеевич с жестоким,мстительным выражением, – не носила бы ты соболью шубу расстрелянной государыниимператрицы, и, глядишь, миновала бы тебя чаша сия. И сын был бы жив… [8]

Катерина Ивановна Лорберг-Калинина взяла себе соболью шубурасстрелянной императрицы; супруга Молотова, желая сделать эффектный подарокжене американского посла, выписала из Гохрана венчальную корону ЕкатериныВторой; Клавдия Новгородцева, вдова Свердлова, набила три ящика комода и сундукдрагоценными камнями. А Марфа Сироткина (Коноплева) жила тихо и скромно, таясьза спиной верного и любящего супруга. И хоть Поляков воленс-ноленс отличноусвоил еще один основополагающий завет – на сей раз Ленина, сказавшего однажды:«Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата… Мы ввечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственностиразоблачаем», – ему сейчас стало худо при мысли, что придется разоблачить«обман всяких сказок о нравственности» Василия Коноплева и отдать его нарасправу НКВД.