Читать книгу "Кроссворд для Слепого - Андрей Воронин"

Глеб сам развернул первую папку и подвинул ее к Потапчуку.

— Давайте по порядку, излагайте, — и взглянул на часы, хотя прекрасно, с точностью до двух минут, мог сказать, который сейчас час.

— Значит, смотри, — генерал Потапчук профессионально, как хирург хирургу, принялся объяснять Слепому суть дела. — Вот заключение баллистической экспертизы. Оружие было с глушителем, вот марка оружия. В розыске оно не числится, нигде не засвечено. Можешь почитать заключение патологоанатома, ему я доверяю больше, чем себе. Этого доктора я знаю лет пятнадцать, он профессионал, если что-то утверждает, ему можно верить на сто процентов. И баллисты толковые работали. Вот копии допросов, биографии, список фигурантов, проходящих по делу. Может быть, у прокуратуры есть что-то, чем они на сегодняшний день не хотят делиться с ФСБ; возможно, у МУРовцев что-то есть, но они держат козыри на руках…

— А вы? — задал вопрос Глеб.

— Что я?

— Надеюсь, вы им тоже свои козыри пока не только не показывали, но и блефовали?

— Ты прав. О том, что ты был в Витебске, знает лишь директор ФСБ и генерал-лейтенант Огурцов, а его другие заместители не знают ровным счетом ничего.

— Как вы сказали фамилия?

— Огурцов.

— Это что, тот, который любит пресс-конференции давать?

— Он самый. Получается, что мы с тобой знаем намного больше о Максе Фурье, чем знают в МУРе и прокуратуре.

— Выходит, так, — согласно кивнул Глеб. — А что это за женщина? Откуда она там взялась?

— Она убирала и готовила в тот день, когда приехал Макс Фурье.

Глеб улыбнулся, когда закончил читать копию допроса домработницы и ее дочери.

— Я с Максом Фурье ехал в поезде из Витебска в Москву. Я видел, как его встретил Сергей Максимов, как они загрузились в джип, — Глеб назвал номер и модель, — и уехали. Встретились они вполне радушно, но Макс Фурье вел себя немного странно.

— В каком смысле странно?

— Мне пока трудно определить: то ли он был чем-то сверх меры напуган, то ли чем-то озадачен, в общем, он был дерганый. Для такого профессионала, как он, я имею в виду его журналистскую деятельность, он был слишком зажат. Журналисты такого уровня, как Макс Фурье, ведут себя раскрепощенно, раскованно и независимо.

— У него почти на глазах погиб человек, есть отчего разволноваться.

— Фурье в своей жизни видел крови не меньше, чем я и вы. Он смотрел на происходящее через окуляр камеры. Первым прибежал снимать место взрыва.

— Это еще ни о чем не говорит, это эмоции, наблюдения. Может, у него живот болел, может, обувь тесная. Ведь больной человек будет вести себя не так, как обычно. К примеру, вот у меня, Глеб, болел зуб, я себе места не находил, весь мир для меня был в черно-белых красках. Я срывался на подчиненных, стал невероятно придирчив, цеплялся ко всякой ерунде.

— И сильно вам это помогло, Федор Филиппович?

— Да вообще не помогло. Я это говорю к тому, что на эмоции внимание обращать надо, но зачастую они — следствие какой-нибудь ерунды. Может, у него кошелек в Витебске сперли, может, он часы потерял.

— Часы были у него на руке, а кошелек — в заднем кармане. Так что нет.

— Но причина, сам понимаешь, могла быть самой неожиданной.

— Вот и я о том же, Федор Филиппович, надо искать причину хренового настроения журналиста, вернее, даже не настроения, а состояния.

— Значит, так, Глеб, просмотри документы и думай. Вот фотографии, — генерал вытащил из стопки бумаг тонкую пластиковую папочку. — Посмотри, вот здесь все — как их нашли, как они лежали.

— Отпечатков, естественно, в доме нет?

— Конечно, нет, убийство выполнено профессионально.

— Вы выезжали на место?

— Зачем, там столько людей перевернулось, наследило, что ехать туда смысла не было, да и тела увезли сразу. Там МУР работал, прокуратура, нас подключили не сразу, а после того, как французские представители обратились к директору ФСБ.

— Пардон, Федор Филиппович, посольство или руководство телеканала?

— Посольство, — сказал Потапчук.

— Вы видели бумагу?

— Зачем мне ее видеть, она у директора в кабинете. Мне ее не передавали.

— Где кассеты, блокноты, видеокамера? Все это осталось на месте? Где оно сейчас?

— Кое-что в прокуратуре, кое-что в МУРе, кое-что у нас. Тебе-то зачем?

— Пока просто интересуюсь, а затем, вполне возможно, и понадобится.

— Что тебе понадобится?

Глеб пожал плечами:

— Не знаю.

— Что ты думаешь обо всем этом?

— Ничего определенного.

— Но ты же искал в компьютере информацию?

— Нашел, ну и что из того? Я много чего там нахожу о композиторах, о политиках, о бизнесменах, о журналистах, о проститутках и порнозвездах, об ученых. О ФСБ полным-полно материалов, и даже фамилия ваша там пару раз мелькала.

— Как мелькала?

— Попадалась мне, Федор Филиппович.

— Своей фамилии ты там не находил?

— Фамилию находил, но писали не обо мне. Слава Богу, что пока не обо мне.

Генерал с облегчением вздохнул:

— Я могу оставить тебе эти бумаги, чтобы ты ознакомился, подумал.

— Мне нужны лишь адреса, телефоны, фамилии. Вы хотите, Федор Филиппович, чтобы я поработал над этим делом, нашел тех, кто убил журналистов?

— Да, — сказал генерал, отведя взгляд в пустую чашку, — именно этого я хочу. И этого же хочет генерал-лейтенант Огурцов, об этом мечтает директор ФСБ. Другое дело, обрадует их реальный результат или нет. Но это разговор о другом. Здесь уже начинается политика, а мы с тобой, Глеб, — практики. Наше дело преступников найти, обезвредить, задержать, если удастся.

— А если нет? — задал вопрос Слепой.

Генерал даже не улыбнулся, а заморгал, словно в глаза попал песокчили табачный дым.

— Я сейчас, — Глеб вытащил из принтера лист белой бумаги, сел к столику, принялся быстро выписывать фамилии, адреса, телефоны.

Строчки ложились ровно, цифры были отчетливо прописаны, словно отпечатаны. Генералу всегда нравилось, как красиво, каллиграфическим почерком пишет Глеб Петрович Сиверов.

— Слушай, Глеб Петрович, ты когда срочную службу служил, писарем в штабе не работал?

— Никогда не работал штабным писарем, и вы, Федор Филиппович, это прекрасно знаете. А то, что так красиво пишу, так это вы мне завидуете.

— Честно признаться, да. Завидуешь всегда лишь тому, что сам делать не умеешь и знаешь, что никогда не научишься.