Читать книгу "Путь одиночки - Антон Кравин"

Те нырнули в укрытие, перейдя от лобовой атаки к позиционной войне. При этом решающую роль играло превосходство в численности и количестве боеприпасов, поэтому Данила предпочел ретироваться. Дважды выстрелил для острастки, после чего ломанулся в дамский зал, оставив папашу лежать на полу. В зале перевернул стеклянный столик, распахнул окно и, перед тем как выскочить на улицу, бросил двум замешкавшимся парикмахершам:

— Ложитесь на пол, руки на затылок, тогда не тронут!

Спрыгнув с подоконника, Данила помчался что было сил. В соседнем дворе его ждала «табуретка» Момента.

ГЛАВА 4

Москва; Сектор, Тверь.

Тиран, пес Тихого Дона, задрал голову к небу, глубокому, ярко-синему стылому небу, и завыл. Проходивший мимо Марио шарахнулся в сторону и перекрестился — указательный палец на правой руке был загипсован, отчего знамение вышло комичным. Тиран выл с волчьим отчаянием, никто из обитателей поместья Дона ни разу не слышал, чтобы собака издавала такие звуки.

Марио, втянув голову в плечи и глядя под ноги, проскользнул в дом, подальше от вольера. Вой стал тише. Черт знает что с псом происходит. Уж не хамелеон ли поблизости бегает? Или, может, Всплеск добил до поместья — не сильно, электроника работает, а так, чтобы собака почуяла?

Тут Марио позвали обедать, и он плюнул на поведение Тирана: «Пусть Дон разбирается, он у нас умный, а я так, человек маленький».

* * *

Все началось в два часа пополудни с острова Могилевский, также известного как Глубь. Сердце Сектора — вот что такое остров Могилевский, он же Любви, он же Святой Елены. Крошечный клочок земли в Московском море недалеко от Дубны.

Когда Сектор возник, все началось с Могилевского. Вот и теперь тоже…

Всплески расходятся кругами, как волны, и никто не знает, что это. Электромагнитный импульс плюс воздействие на живые организмы — да, доподлинно установлено, но вот что за воздействие, современная наука сказать не может. Эпицентр любого Всплеска, как и всего происходящего в Секторе, — Глубь. Чем дальше от нее, тем легче переносятся непонятные импульсы, редко добивающие за Барьер, тем меньше искажений и опасных тварей (которым, кстати, Всплески — что слону дробинка), поэтому люди редко суются в самую Глубь, жмутся по краям Сектора, не любят входить даже во Второй пояс опасности.

Сперва изменилось небо: по безоблачной сини пошла разноцветная рябь Московского сияния, заметная даже солнечным днем. Стихли неосторожные птицы, залетевшие в Сектор. Чупакабра, глодавшая кость, подняла пятнистую голову и навострила короткие уши. Нос и усы чупакабры шевелились, будто она принюхивалась. Оставив кость в покое, тварь поднялась; кривые короткие ноги подрагивали, словно ее било током. Чупакабра взвизгнула тонко и жалобно, развернулась мордой на юг и побежала прочь от Глуби, не разбирая дороги, врезаясь в деревья. Ее стая помчалась следом, вот один зверь влетел в лозу, и хищное растение зашевелило щупальцами, оплетая его. Шипы разодрали пятнистую шкуру, брызнула кровь.

Сородичи не обратили на это внимания. Срывалась с вытянутых морд слюна, красным налились глаза, чупакабры тяжело дышали, лапы их заплетались — слишком высокой была скорость. Вот кто-то запнулся и полетел кубарем, захлебываясь отчаянным визгом. Ломались лапы и хребты, твари сталкивались, проваливались в ямы, вязли в болоте. Но стая продолжала движение — прочь от Глуби. К Москве.

Отстали старые и больные животные, детеныши и беременные самки, прочие бежали, бежали, не сбавляя темпа, остались позади лоза и странная багровая трава Глуби. К стае присоединились другие — десятки других стай. Уже сотни чупакабр катились волной по Сектору, выпучив глаза и оскалив клыки.

Обгоняя их, неслись шестилапы, похожие на помесь волков с шимпанзе, с лишней парой недоразвитых скрюченных конечностей, облезло-серые, взмыленные. Взрыкивали друг на друга, толкались. Огромными скачками и сложным галопом шестилапы мчались во все стороны от Глуби, к Барьеру, прочь из Сектора.

Шестилапы смешались с чупакабрами. Визг, грызня… Эти два вида — естественные враги. Шестилапы — «санитары Сектора», но чупакабры обычно ходят стаями, потому для шестилапов они редкая добыча.

Обгоняя хищников, с низким гулом летели ларвы. Ни одно насекомое не остановилось, чтобы оседлать зверя и отложить в него личинку. Ларв тоже что-то подгоняло, они врезались друг в друга и в стволы деревьев, падали на траву, хитиновые тела хрустели под лапами чупакабр и шестилапов.

Леса, болота, поросшие молодыми березами поля Сектора наполнились зверьем. Вырвиглотки, распространяя сероводородную вонь, не обращая внимания на столь привлекательный для них аромат крови, стлались ковром, в воздухе над ними мельтешили похожие на стрекоз вертячки. Тяжело ступая, медленный, огромный, спешил вперед чешуйчатый медведь — хренозавр. Попадавшихся ему на пути вырвиглоток, чупакабр и шестилапов хренозавр не замечал.

Миграция достигла обитаемой части Сектора.

* * *

Сегодня в «Укурке» было тихо и пусто: куда-то расползлись проводники, чуявшие беду первыми; перекупщики, авантюристы и прочая шушера тоже не почтили таверну вниманием. Только Невермор засел в своем углу.

Гарри не спеша привела в порядок бумаги (хотя какие тут могут быть «бумаги» — так, для себя отчетность, чтобы не запутаться) и вышла в зал. Музыка играла тихо, стриптизерша еще не явилась (прогульщица!), бармен Косой протирал бокалы, Невермор что-то читал.

— Косой, сделай кофе, — попросила Гарри и взобралась на высокий табурет — при ее росте это было не так уж легко.

— На вот. — Косой поставил перед ней сандвич с индейкой и зеленью. — Уже обед, а ты голодный.

Умница бармен никогда не путал род, в котором следовало обращаться к Гарри, но заботился о ней, как старший брат о младшей неразумной сестре. Гарри дождалась кофе, взяла бутерброд двумя руками и с аппетитом откусила. Хорошо! Замечательно просто.

— Слушай, Косой, — с набитым ртом пробубнила она, — а чего нет никого?

— Да чупакабра их знает. Бывает, то полон зал, то все по делам расползлись. Ну и хорошо, и отдохнем.

— Извините, что вмешиваюсь, — высказался из своего угла Невермор, — но проводники говорят, сильный Всплеск будет.

— Так Всплески с утра идут, — Гарри повернулась к старику, — только слабые. У меня голова болит немного, и всё.

— Ты, Гарри, зря проводникам не веришь, — покачал головой Невермор. — Говорят — значит, будет сильный. — И уткнулся в книгу.

Проводникам Гарри верила, и на душе у нее было неспокойно.

Косой сочувственно поглядел на шефа — экая она все-таки мелкая, тщедушная, дохленькая. Кожа почти прозрачная, тени под глазами. Как в последний раз Момент зашел — сдала Гарри. Задумчивая, томная, ни с кем не дерется, ни на кого не орет, поесть забывает. Что он такого девчонке наговорил?