Читать книгу "Токийская головоломка - Содзи Симада"

вещь! Так хорошо выглядит. Совершенно не отличить от резиновой игрушки. – Я взял из рук профессора напугавшую меня мышь и ощупал ее.

– Да. А вот еще кое-что… – профессор достал из-под стола голубое пластиковое ведро.

Его содержимое скрывала крышка такого же цвета, и я был уверен, что там тряпки для пола или столов. Однако из ведра, наполненного жидкостью, профессор ловко извлек мокрого младенца. У него даже не была отрезана пуповина. Головка ребенка имела причудливую форму: часть выше лба отсутствовала, а вместо нее виднелась кожа, напоминающая черную крышку.

– Перед вами анэнцефал – ребенок без головного мозга. Родился в пятьдесят пятом году. По-настоящему ценный образец. Если залить в него смолу, то можно будет не погружать его каждый раз в формалин, а спокойно класть на стол и показывать студентам в любое время, – сказал Фуруи, любовно погладив уродливого младенца по половине головы, и аккуратно положил его обратно в ведро.

– В последнее время анэнцефалы очень редко появляются на свет, – сказал Митараи.

– Таких аномалий стало меньше? – поинтересовался я.

– Отнюдь, их количество невероятно возросло. И число детей без мозга резко увеличилось.

– Тогда почему…

– Потому что в отличие от младенцев с шестью пальцами, томография позволяет моментально выявить анэнцефалию еще в материнской утробе. В этих случаях делают аборт. Соответственно, абсолютное количество детей, рожденных с аномалиями, не растет. В развитых странах оно, напротив, снижается. Это связано и с абортами, и с выкидышами, происходящими, когда аномалия слишком тяжела. А вот абсолютное количество выкидышей в последнее время заметно увеличивается. Учитывая такую статистику, можно уверенно заключить, что частота врожденных аномалий возросла. Людям нужно честно признать этот факт. Есть данные, что у курящих женщин частота развития плода с пороками в одну целую три десятых – в полтора раза выше, чем у некурящих.

– Ого…

– И в подавляющем большинстве таких случаев врожденным пороком становится отсутствие мозга.

Перед глазами вновь возник ужасающий образ того ребенка. Как, однако, опасен табак…

– Кстати, господин Исиока, раз вам лучше, то, может, пойдем в столовую? От голода у меня портится настроение, – предложил профессор.

Я лихорадочно встал с кровати. Вечно лежать я не мог, хотелось сбежать из этой комнаты, забитой ужасными предметами, и отправиться в какое-нибудь менее оригинальное место. Однако переступать было тяжело. Опираясь на плечо Митараи, я почти все время шел с закрытыми глазами, пока мы не очутились в коридоре.

После простого, как любит Митараи, обеда в университетской столовой профессор Фуруи, попивая черный чай из автомата с напитками, достал из портфеля пачку скрепленных листов.

– Митараи, вчера я тоже весь день думал о записках Тоты Мисаки. И тут я внезапно вспомнил про похожий случай. Думаю, вы оба про него слышали. Я говорю о трагедии в школе Комацугава. В пятьдесят восьмом году восемнадцатилетний подросток Ли Джин У убил двух девушек. Его приговорили к смертной казни, однако в обществе развернулось движение за его помилование, поскольку преступник был этническим корейцем и подвергался дискриминации, что и могло подтолкнуть его к убийствам. Этот инцидент вызвал широкий резонанс. Это его дневник. Крайне любопытно, что, по собственным словам, он ощущал себя как во сне и не осознавал реальности своих действий. Прямо как Мерсо из «Постороннего»[94].

Затем Фуруи зачитал вслух отрывок из дневника:

– «Меня никогда не покидало ощущение, что все происходившее было сном. А когда твой поступок остается в прошлом и начинает восприниматься как сновидение, но при этом все ожидают от тебя каких-то эмоций, то не знаешь, как вести себя. Пусть я и виноват в содеянном, но я не ощущал его как нечто связанное с собой. Я не чувствую особой ненависти к себе из-за убийств и, повторись эта ситуация, вряд ли бы воспринимал ее по-другому.

Но вот о чем я все время думаю. Перед убийствами я чувствовал себя обычно. Однако когда я вместе с жертвой падал с велосипеда, то спросил себя: “Это и впрямь происходит? Или же я сплю?” Наверное, задаваться такими вопросами глупо. Однако они никак не давали мне покоя, ведь совершенное будто бы не имело ко мне отношения.

То же самое я испытал при втором убийстве. Когда я поднес нож к телу жертвы, размышлял: “Да ведь это же сон!” Но был момент, когда я вернулся к самому себе. Это случилось на крыше школы, когда под звуки шагов по лестнице я неотрывно смотрел на лежащее тело и, переполняемый отчаянием, вспоминал про свой дом и родителей. Однако когда шаги начали удаляться, мое состояние стало прежним.

Что же было со мной в момент преступления, когда я пребывал в трезвом рассудке? Действовал ли я хладнокровно? Или же состояние моей психики было абсолютно нормальным? Вряд ли я смогу точно сказать.

При первом убийстве я разговаривал с жертвой, зажав нос, чтобы она не запомнила мой голос. Но чувствовал я себя несколько странно. Нет, то было не спокойствие ума. Одновременно я ощущал себя и собой, и кем-то другим. Возможно, так бывает в неожиданных ситуациях – я когда-то читал о таких случаях в одной книге.

После второго убийства я до заката сидел на теле жертвы, но мне совсем не было жутко. Тогда это казалось естественным. А вот позже, вернувшись после преступлений к своему обычному состоянию, я почувствовал себя неестественно. Вероятно, потому я и не воспринял произошедшее как собственные поступки. “Так это я сделал это! Я – тот самый, что размышляет об этом!” Да, это я убил тех девушек. Но почему же я вижу все это словно сквозь вуаль?»

Закончив читать, Фуруи положил стопку листов на фанерный стол:

– Судя по всему, это отрывок из переписки Ли Джин У с женщиной по имени Пак Су Нам, которую он вел из тюрьмы. Послушайте, что еще он пишет. Профессор вновь взял листы: – «Я совершил два убийства, однако если бы меня не поймали, то продолжил бы убивать людей при каждой возможности. Когда меня взяли под стражу, я не испытывал никакого сожаления. Напротив, мне было легко и весело, и это ощущение казалось абсолютно естественным, ведь у меня не было никакого чувства вины из-за содеянного. Выйди я на свободу, наверняка стал бы снова убивать.

Во-первых, убийства не подняли во мне никаких эмоций. В таком же состоянии я пребываю и по сей день. Оставив в стороне логику и думая об акте убийства как таковом, я понимаю, что и сейчас смог бы легко сделать это снова».

Вот так он пишет. С одной стороны, все это вызывает ассоциации с Мерсо, но в то же время случай Ли Джин У впечатляет еще больше. Похоже, в тюрьме он прочитал роман Камю и попал под его влияние,