Читать книгу "Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский"

конечно, не было. Народный университет – понятие особое. Когда-то, за несколько лет до Первой мировой войны, на средства богача А.Л. Шанявского в Москве было основано первое в России учреждение, популяризовавшее в самых широких кругах населения знания по всем отраслям науки и техники путем лекций и семинаров. Называлось оно Народный университет. Для него было выстроено грандиозное по тем временам здание на Миусской площади – с десятками аудиторий и комнат, с мраморными колоннами и лестницами внутри. Никакого образовательного ценза от слушателей не требовалось, никаких факультетов не было и никакие дипломы не выдавались.

Каждый выбирал себе тот цикл лекций, который его интересовал; каждый пополнял свое образование как хотел и как умел.

По образцу этого популярного в свое время университета Шанявского престарелый петроградский общественный деятель Дмитриев и ученый-историк Одинец (в 1948 году вернувшийся на родину) основали в Париже вышеупомянутый Народный университет, просуществовавший много лет.

Своего отдельного здания, а тем более мраморных колонн и мраморных лестниц он, конечно, не имел. Находился он на узкой и извилистой улице Севр, на стыке 6-го округа и 15-го («русского»), во дворе, на втором этаже старого, прокопченного здания, в котором сдавались внаем частные квартиры. Узкая деревянная лестница вела в помещение этого «университета». Аудиторий в нем не было, в самую большую лекционную комнату можно было с трудом втиснуть 50–60 человек. Но посещался он эмигрантами охотно, так как давал довольно много прикладных знаний, оказавшихся полезными в тяжелой борьбе за существование.

Продолжая обозрение столбцов парижской и провинциальной хроники эмигрантской жизни, вы, конечно, остановитесь на сообщении, что очередная экскурсия в Луврский музей под руководством Жихаревой состоится завтра, в воскресенье, такого-то числа. Сбор в 11 часов у входа на станцию метро «Тюильри». Плата за участие в экскурсии 3 франка.

Пойдемте и мы на эту экскурсию.

Без четверти одиннадцать. Уже маячит под зонтом на фоне дождливого туманного парижского дня пожилая женщина. Это – экскурсовод. Постоянной службы у нее нет.

От того, сколько франков соберет она сегодня и в последующие воскресные дни, зависит очень многое в ее жизни.

Каждые две минуты мрачное, зияющее в тротуаре отверстие выхода из метро выплескивает на поверхность земли сотни парижан, только что совершивших переезд и переход по узким цементным коридорам и лестницам, заплеванным и покрытым окурками, билетами, обрывками газет.

Одиннадцать часов. Ни одного экскурсанта. Четверть двенадцатого. Никого.

Экскурсовод с тоской смотрит на новые людские волны, выкатывающиеся из трущобной глубины «коридоров для крыс», как метко охарактеризовал парижское метро в беседе со мною один французский промышленник.

Наконец в половине двенадцатого около экскурсовода вырастает робко озирающаяся эмигрантская фигура.

– Не скажете ли мне, где здесь сбор на экскурсию?

– Здесь…

Они решают подождать еще немного…

Без четверти двенадцать из недр метро появляется еще один экскурсант. Больше ждать они не будут.

Экскурсовод получает с обоих по 3 франка. Обед ей обеспечен. Все трое направляются в музей. Здесь экскурсовод покажет своей «аудитории» из двух человек много интересного: и египетские, и ассирийские древности, и искусство Китая, и мебель эпохи Людовика XIV, и полотна французских живописцев барбизонской школы. Они будут стоять перед шедеврами Рафаэля, Корреджо, Веласкеса, Рубенса, Рембрандта, любоваться японским фарфором, персидскими миниатюрами и индийскими тканями. Мы не будем их сопровождать.

Мы лучше попытаемся выяснить, как могло случиться, что подавляющее большинство русских эмигрантов, прожив четверть века рядом с сокровищницей мирового искусства всех эпох и всех народов, расположенной на территории города Парижа, прошло мимо этой сокровищницы, ни разу в нее не заглянув? Чем объясняется этот индифферентизм? Почему в парижских музеях лишь изредка можно было увидеть эмигрантов?

Я знал сотни эмигрантов, людей, казалось бы, самой высокой культуры, которые, прожив в Париже двадцать пять и более лет, не удосужились побывать ни разу ни в Версальском дворце, архитектурном чуде XVII века, ни в Луврском музее – первом в мире по богатству коллекций, ни в других художественных и исторических музеях; людей, которые за этот срок не совершили ни одной прогулки по городу с целью осмотра его архитектурных шедевров и исторических памятников. Мне приходилось часто и подолгу беседовать с эмигрантами, не прочитавшими за целую четверть века ни одной французской книги и не побывавшими ни разу ни в одном из парижских театров и ни на одной парижской художественной выставке.

Я много раз спрашивал этих людей о причинах такого непонятного безразличия. Их ответы можно суммировать примерно следующим образом:

– Когда мы жили на берегах Невы, Москвы-реки, Днепра, Камы, Дона, мы бредили Парижем, его памятниками и храмами, его выставками, театрами, музеями, антиквариатом. Мы преклонялись перед Мольером, Виктором Гюго, Эмилем Золя и другими французскими литературными «богами». Нас тянуло на французский роман, живопись импрессионистов и музыку Клода Дебюсси. Теперь мы рядом со всеми этими благами. И что же? Вместо влечения к Парижу – отталкивание от него. Образы произведений Мольера, Виктора Гюго, Эмиля Золя полностью для нас потускнели. Зато вспыхнули ярким светом другие образы: Тургенева, Лескова, Островского… Импрессионисты больше нас не трогают – нам нужны Репин, Васнецов, Айвазовский. Клод Дебюсси больше не заставит нас рыдать от восторга, как прежде. Зато от музыки Глинки и Чайковского мы возносимся к небесам. В какие версальские дворцы и луврские музеи пойдем мы сейчас со своими грязными от машинного масла ногтями, заскорузлыми руками, потрепанными пиджаками, выцветшими пальто? Что нам, «бывшим людям», делать среди наполняющей эти дворцы, музеи и театры толпы элегантно одетых, чопорных, самодовольных людей? Не для того ли идти в эти музеи и театры, чтобы ловить на себе полный презрения и насмешки взгляд природных жителей страны? Какие французские романы читать и когда читать? Где время для их чтения? Уж не после ли четырнадцати часов работы, обогащающей господ Ситроена, Рено, Пежо или Гочкисса?

Какие тут еще выставки? Какие прогулки по историческим местам? Нет! К черту Париж со всеми его музеями и выставками! Радость и счастье жизни не в Париже – чужом, нудном, холодном и бездушном, а в родных Царево-кокшайске и Тьмутаракани, в брянских лесах и на полях Северной Таврии, на берегах Днепра и Енисея, среди благоухающих садов, что цветут понад Доном, и среди елей родной тайги…

Я задержал внимание читателя на маленьком объявлении и на тех мыслях, которые возникали в свое время у «среднего» эмигранта при чтении этого объявления.

Посмотрим, о чем еще говорится на столбцах мелкошрифтной парижской хроники.

«В пятницу, ровно в 8 часов вечера, в Галлиполийском собрании на улице Фезандери заключительная лекция генерала Головина из цикла „Великая Галицийская