Читать книгу "Как опасно быть женой - Дебра Кент"

– “Это”?

Я делаю собирательный жест:

– Это явление. Что с нами происходит? Кто мы друг другу?

Эван смотрит на меня своими невыносимо зелеными глазами, берет мою руку, целует.

– Мы – коллеги и друзья. А явление называется дружба.

– И все?

– Если хочешь, то все. Зависит от тебя.

– Да, Эван. – Я знаю, что должна так сказать. – Хочу.

– В таком случае мы – добрые друзья. – Эван отпускает мои руки, и я чувствую холодок в том месте, которое он поцеловал.

Очевидно, на моем лице глубокое разочарование.

– Разве ты не это хотела услышать? Ждала чего-то другого?

“Да, Эван, – думаю я, – дружбы мне недостаточно. Я хочу засыпать и просыпаться в твоих объятиях”.

– Нет, – помолчав, отвечаю я. – Ничего не ждала.

– Хорошо.

Эван встает, отряхивает брюки и идет работать. Меня так и тянет схватить его за штанину и потащить обратно к себе, но я только сижу и смотрю ему вслед.

Вечером я звоню ему лишь затем, чтобы послушать его голос на автоответчике.

Пляжный домик постепенно становится знакомым и уже не вызывает такого восторга, как в первый раз. Ну, огромные витражные двери. Ну, лифт. Вполне утилитарная вещь: как еще переправлять напитки из кухни на пляж? Я избаловалась.

Мне отвели так называемую “шведскую комнату” – торцевую. Западное окно выходит на залив, восточное – на Атлантический океан. Неловко занимать самую большую спальню, но Фрэнки настаивает: остальные уже жили здесь по очереди. Все вокруг крахмально чистое и свежее; белое, синее и зеленое, как молодая трава, однотонное, не считая подушки посреди двуспальной кровати с примитивным узором из зеленых листочков. Кровать антикварная, белая, крашеная, с резным изголовьем из массива ольхи; по словам Фрэнки, конец восемнадцатого века, густавианский период. Справа – простая тумбочка с одним ящиком, слева – круглый столик. Белая герань в маленьком ведерке, крашенном синей краской, белый гипсовый голубь на Библии в старом кожаном переплете. В пятнадцати шагах от кровати – зона отдыха: деревянное кресло-качалка с белыми плетеными вставками, бюро, белый деревянный кофейный столик, старинные скандинавские карты в синих рамах, ветвистый оловянный канделябр. Единственная уступка современности – компьютер “Макинтош”. Плоский семнадцатидюймовый монитор с активной матрицей, доступ в Интернет, чтобы гости могли проверять почту и лазить по сети.

Я бы с удовольствием тут поселилась. Мне это жизненно необходимо. Пусть родители Фрэнки удочерят меня, чтобы я могла до конца дней не выходить из этой простой, строгой и аккуратной комнаты, читать по вечерам Библию и мысленно путешествовать по картам. Я хлопаю рукой по стеганому пуховому одеялу и думаю: интересно, как отреагируют подруги, если я возьму и откажусь ехать домой? Наверняка в законе есть какая-нибудь лазейка, защищающая мои права. Как же мне жить дальше в Дельфиниевом Уголке, делая вид, будто ничего не случилось? Выносить мусор по вечерам в среду, отъезжать от дома, щурясь на солнце, и резким движением опускать козырек. Вешать на почтовый ящик сезонные украшения – февральские розовые сердечки и декабрьских пингвинов в костюмах Санты. Рождественские вечеринки, посадка луковичных, гаражные распродажи, чистка водостока, почта, мусор – на все это я больше не имею права. Я должна жить в горящем доме. И сама полыхать как факел.

Вечером, когда я беру в руки свечу Истины, подруги смотрят на меня жадными, любопытными, но виноватыми глазами – часть ответственности за бардак, в который превратилась моя жизнь, лежит и на них. Они же подначивали меня: давай, Джулия, вперед, смелее, играй по-крупному. И вот я уже не дурочка, не ребенок, не новичок. Я обскакала всех.

– Майкл опять работал допоздна. С Эдит Берри. Она, между прочим, так и поет в группе, – медленно начинаю я. – Как вы знаете, я по-прежнему на него злюсь за то, что он забыл о моем дне рождения и вечно либо на службе до ночи, либо играет в группе. И не могу простить, что он тогда ушел со сцены.

Я жду сочувственных кивков, и подруги не обманывают моих ожиданий. Они осуждают моего мужа, а контекст в данном случае – всё. Я обязана напомнить им и себе, что ничего бы не случилось, если б Майкл не начал играть в группе, с Эдит, не пропадал бы вечерами, не забывал про меня.

– Я вызвала няню, позвонила Майклу, сказала, что тоже задержусь на работе.

Энни и Фрэнки похожи на девочек-скаутов у костра. Глаза широко распахнуты в ожидании страшной сказки.

– Сначала я действительно хотела поработать. Лесли Кин собралась на очередной “Секс в морях” и поручила мне подготовить презентацию. “От “Камасутры” до “Радостей секса”. История сексуальных пособий. Но сосредоточиться не получалось. Я была сама не своя. Обычно я легко абстрагируюсь и спокойно пишу про это, как про каких-нибудь насекомых. А тут, прямо не знаю… голые люди, диковинные позы… на меня нашло такое, знаете.

– Ты возбудилась? – Энни сидит на краю дивана, уткнув локти в колени, кроссовками упершись в сизалевый ковер.

– Да. – Надо же, до чего трудно об этом рассказывать. – И я решила прогуляться. Проветриться. И вот, представьте: я на улице, во дворе института, одна. Поднимаю голову и вижу, что в Народном зале светится одно-единственное окно. Второй этаж, третий кабинет слева.

Я умолкаю, вспоминая, как смотрела на окно Эвана и загадывала желание, словно по вечерней звезде. Меня терзали печаль, желание, отчаянная тоска. Я жаждала объятий, поцелуев, ласк, я столько всего хотела – и знала, что эти простые удовольствия, на которые, казалось бы, имеет право любое живое существо, мне заказаны. И от этого было совсем плохо. Звездочка, звездочка, правду скажи.

– А потом Эван подошел к окну. Он стоял и смотрел на меня, и я вдруг поняла, что у меня нет выбора. Я должна быть с ним.

Энни улыбается. Фрэнки, не поднимая глаз, теребит бахрому пледа.

Перепрыгивая через две ступеньки, я бегу наверх, быстрей, быстрей. Эван открывает дверь в тот момент, когда я поднимаю руку, чтобы постучать. Сердце бешено бьется в груди, наши взгляды встречаются, он молча берет меня за руку и тянет в комнату. Разум и совесть не в силах совладать с моим желанием, в голове – ни одной здравой мысли. Мной правит непобедимый животный голод.

Эван протягивает руку, снимает с моей головы фальшивый конский хвост, роняет на пол.

– Твой муж дурак, – шепчет он.

Его поцелуи горячи, жадны, глубоки. Его прикосновения прожигают меня насквозь. Если мне суждено погибнуть за грехи, пусть я сгорю в объятиях Эвана. Через мгновение одежда валяется у наших ног, я смотрю на его чудесную макушку, а его губы и горячий язык ласкают мою грудь и живот. Я выгибаю спину и почему-то вспоминаю, как в первый раз ела папайю, тропический фрукт, сладко льнущий к зубам и языку. Эван доводит меня до бешеного оргазма – дважды, затем сажает на стол и стоит передо мной, разгоряченный и пылкий. Наши тела созданы друг для друга.