Читать книгу "Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций - Ричард Роуэн"

Притязания черни почти всегда смехотворны; но предательство отчаявшихся людей во время общественных потрясений является великим вкладом великой революции в эти анналы секретной службы. Переговоры шепотом, предательства, тайные сведения и зловещие тайные собрания типичного дня 1793 или 1794 года заполонили бы эту книгу. Поэтому мы можем уделить немного внимания лишь некоторым великим деятелям того периода, большинство из которых находятся в первых рядах с несколькими известными представителями как высшего, так и менее благородного сословия, которых можно обнаружить среди макиавеллевского братства. Франция, находившаяся под контролем ревнивых фракций и соперничающих комитетов — общественной безопасности (исполнительная власть) и общей безопасности (полицейского ведомства), — была буквально нашпигована шпионами. Первоклассный доносчик получал больше привилегий и считался более ценным для государства, чем любой солдат в стране. И можно отметить, что не было пронизывающего чувства общей безопасности, благодаря шпионажу общественной безопасности, и общественной безопасности где бы то ни было, из-за шныряющих повсюду агентов общей безопасности.

Мания преследования шпиона-преследователя

Был еще Герон из Высшей полиции, сложный тип, который сочетал в себе грозную власть и двойной доход, будучи нанятым в службу общественной безопасности шпионить за членами комитета общей безопасности, нанявших его шпионить за общественной безопасностью. Однако самым удачным занятием Герона стало разоблачение его личных врагов в том или другом комитете. Это бесшумное опустошение его личных знакомств шло долгим путем до приобретения им репутации энергичного, умелого и верного человека.

«Когда имя человека попадает в большой список, — изрекал этот инструмент правосудия и правительства, — события развиваются сами по себе. Он гильотинирован». Однако мы находим, что так случалось не всегда, ибо, когда Герон попытался развестись со своей неверной женой, поместив ее имя в «большой список» осужденных, один из его начальников отказался оставить его там, тем самым сохранив леди для еще более позволительных измен.

Поскольку он был полицейским шпионом, начисто лишенным таланта к подлинной секретной службе, неудивительно, что Робеспьер и Фукье-Тенвиль оказались среди тех, кто защищал его как «крайне необходимого». Герон был опасным сумасшедшим, но его безумие не угрожало его обожателям, пока оно скрывалось под маской патриотической бдительности. Он родился в 1746 году и служил во французском флоте, а незадолго до революции некий синдикат банкиров оплатил его расходы на поездку в Гавану, где ему, по-видимому, не удалось собрать для них большую сумму денег. Но как знать? Возможно, он все-таки собрал часть этих денег, поскольку с тех пор всегда ненавидел банкиров.

Герон искренне верил, что его преследуют. Действительно, этот шпион чувствовал себя окруженным шпионами и был убежден, что все за ним следят. Кое-кто объявил его сумасшедшим, но беднягу и в самом деле преследовали. Во время нападения на Тюильри в 1792 году он был ранен, он также приложил руку к истреблению заключенных в Версале, вследствие чего был рекомендован руководителям шпионов Комитета общей безопасности. Но вскоре, по словам более даровитого сотрудника Высшей полиции, Сенара — того самого, кто отказался оставить имя мадам Герон в списке обреченных, — генерал службы безопасности смертельно испугался Герона, не осмеливаясь исключить его, «будучи осведомленным о поддержке, которую тот получал от Робеспьера».

Сенар называл его «бульдогом Робеспьера», а также настоящим великаном-людоедом, самым извращенным и вероломным из агентов. Он доминировал, он распространял влияние повсюду. Герон неким образом унаследовал пропитанную кровью тогу «бандита генералиссимуса» Милларда — Милларда Сентябрьских расправ (2 сентября 1792 года), чья банда из пятидесяти головорезов могла бы усмирить и излечить припарками любую манию преследования. Но Герон все еще свято верил, что его преследуют его жена, вероломная проститутка, и ее любовник, который украл у него тысячи франков.

Однако его мания поощрялась, он кормил гильотину не жалея сил. Финансисты получали от него быструю расправу. Многие попадали в его список, особенно те, кто выражали недовольство, а также его соседи — потому что некоторые из них на него жаловались, — его арендодатели, его наименее предполагаемые враги, несколько вяловатых друзей, даже незнакомая женщина — для него вражеская шпионка, — чье единственное преступление состояло в том, что она заглянула к нему во двор. Все обвинения выдвигались в то время, когда Эверест невиновности мог быть преодолен даже самым невесомым подозрением. Неудивительно, что индустрия Герона вызывала восхищение и «он считался необходимым для руководства своей бандой, удачи в делах и активной коммерции». Он нес террор, он был изощренным в расследованиях, ужасающая система опустошения и жестокости вынуждала его упорствовать.

Когда Герон выходил из дома днем или ночью, его одежды обвисали от оружия. Он носил с собой огромный охотничий нож, два кинжала, пояс с заряженными пистолетами, и обычно при нем находились два мушкетона, спрятанные под плащом. Двое из его банды, вооруженные до зубов, неотступно следовали за ним по пятам. Он был ужасно напуган, в то время как сам распространял страх. Между ним и Робеспьером «все было секретно». Люди Герона — бывшие Милларда — банда головорезов посылались в коридоры Комитета общественной безопасности и «вручали бумаги или письма Робеспьеру, но всегда запечатанные и тайно…»; женщины и девушки передавали сведения пресловуто известной женщине Шалабра (коммуна во Франции) — неподкупной, помешанной и фанатичной соратнице. Кроме того, некоторые документы передавались «тем, кто находился на страже» в доме Робеспьера, ответами обычно служили «приказы, отданные Комитету общественной безопасности, перерезать горло или арестовать».

«Имена зачитывались, головы падали, и паф, паф — все было исполнено!» — торжествовал Герон.

Чем больше этот сумасшедший информатор вовлекал в свою манию преследования жертв, тем больше изобиловало доносов, и Робеспьера — который говорил якобинцам, что они должны «свергнуть фракцию могучей рукой», поскольку «множество негодяев и иностранных агентов строят тайные заговоры, дабы оклеветать и подвергнуть гонениям добропорядочных людей», — нисколько не тревожило, являлись ли заботы Герона продуктом неустанного контршпионажа или деменцией прекокса (шизофренией). Робеспьеру также служили надежные полицейские агенты и информаторы, и он был совершенно прав, подозревая некую форму иностранного заговора. Но, кроме этого, все это происходило не на иностранной почве, не руководилось иностранцами и только в самой минимальной степени оплачивалось из зарубежных фондов. Настоящий тайный заговор был не менее французским, чем сам Робеспьер. Его агентами являлись французы, и их цели касались исключительно проблем Франции. До сих пор это великое дело Протея недостаточно хорошо понято, и, возможно, никто никогда не узнает, насколько глубоко оно ушло вглубь или насколько широко распространяло щупальца своих политических пыток. Но, по крайней мере, нам известен тот мозг, от которого оно тянулось с вероломной изобретательностью. И мы знаем, из какого кошелька оно щедро оплачивалось.