Читать книгу "Волшебница на грани - Лариса Петровичева"

Я помнила. Как бы я могла об этом забыть?

Почему-то мне казалось, что сейчас мы прощаемся навсегда. Что я закрою глаза, и все кончится, и мир улетит от меня, поплывет далеко внизу…

Мне сделалось тоскливо и горько.

— Верни себе корону, — твердо сказала я и с нервной усмешкой подумала, что это похоже на мое завещание. — Ты любишь Аланберг. Ты любишь свой народ. Так сильно, что готов отказаться от власти, лишь бы им было хорошо. Вот и не отказывайся от нее.

Генрих нахмурился. Я в очередной раз заметила, насколько сильно он устал за эти дни, и как выросла его внутренняя мощь. Теперь он был владыкой, а не человеком, которого жизнь гоняет по планете в поисках негодяя. В нем была сила и власть, и я невольно этому обрадовалась.

— Им хорошо, — негромко сказал Генрих. — Народ волнуют налоги и безопасность, а не то, какая именно задница шлифует трон.

— Это задница, которая сотрудничала с Ланге. И мало ли, что пишут в газетах? Хвалят нового короля, им так по долгу службы положено, — ответила я. Генрих кивнул.

— Да, ты права. Я должен все увидеть своими глазами. Посмотреть на дядю Олафа и задать ему несколько вопросов. А он ответит охотнее и правдивее, когда за моей спиной будет армия и драконы.

Я улыбнулась, хотя мне хотелось плакать.

— И ты отвезешь меня к той установке, — сказала я так твердо, что Генрих не стал спорить. — Ланге сказал, где именно она находится?

— В Хелевинской империи. Император наложил на нее лапу несколько дней назад, — ответил Генрих. — Тебя встретят как национальную героиню.

— Когда все начнется? — спросила я.

— Все уже началось, — произнес Генрих. — Завтра сахлевинский флот и драконы выходят в сторону Аланберга. Я буду с ними.

— А я с тобой, — я ободряюще улыбнулась и добавила: — Должна же я все это увидеть.

Я очнулась от того, что меня куда-то понесли. Делали это осторожно, но я сама себе казалась лодкой, угодившей в шторм, так меня качало и бросало то вверх, то вниз. В голове дрожала боль, словно птенец, бьющий клювом скорлупу своего яйца. Что со мной будет, когда он вылупится?

— Генрих… — только и смогла позвать я, и до моей руки сразу же дотронулись. Прикосновение ободрило, помогло вздохнуть глубже, и безумная качка унялась. Я поняла, что меня несут по ярко освещенному коридору, воздух пахнет мятой, и кругом царит тот едва уловимый холод, которое бывает только там, где людям причинили много боли.

Это было то самое место, в котором работали над проникновением в другие миры. Должно быть, именно отсюда тогда ударили по щиту, закрывавшему Аланберг и королевскую семью.

Знал ли хелевинский император о том, что творилось у него под боком? Интересно, что стало с учеными, которые здесь работали? Наверняка их пригрели и сохранили марвинцы, которые всегда и во всем найдут свою выгоду и способ устроиться. И Ланге они тоже пригреют и сберегут. Возможно, даже инсценируют его смерть, чтобы император не волновался и не искал.

Мысли путались. Какое это имеет значение теперь, когда я умираю, и мы с Генрихом расстаемся. Марвинцы, хелевинский император, дядюшка Олаф, который убил племянника и брата — кто они все? Просто фигурки на шахматной доске, не больше. И скоро у меня не будет ни доски, ни фигурок.

— Милли, я здесь.

Генрих со мной. Уже хорошо. Мы пока еще вместе.

От слабости я чувствовала себя выжатой простыней, которую бросили в корзину. Холодно. Душно. Я все же сумела открыть глаза, и высоко-высоко надо мной проплыло лицо Генриха — серое, встревоженное. Лицо человека, который потерял слишком много и никак не мог смириться со своей потерей.

— Где мы? — прошептала я.

— Хелевинская империя, — откликнулся Генрих. — Хотс. Здесь работал Ланге.

Хелевинская империя? Сколько же времени прошло? Вроде бы только что я закрыла глаза в той комнате — и мы уже в империи?

Дела мои плохи. Очень плохи.

— Четыре дня, — отозвался голос доктора Кравена откуда-то издалека. — Мы не думали, что довезем вас сюда живой.

Я даже волноваться не могла — не было сил. Над головой мелькали белые круглые люстры, и где-то вдали слышались встревоженные голоса, в одном из которых я, кажется, опознала Амиля. Конечно, марвинцы всегда будут там, где проблемы. Только бы Генрих выстоял! Только бы друзья не предали его!

Ему предстоит война. Хорошо, что он будет на ней не один. Хорошо, что он все-таки заберет себе свою корону.

И жаль, что я так и не увижу этого. Жаль, что не встану с ним рядом.

— И Амиль… здесь? — выдохнула я. Каждое слово давалось с невыразимым трудом. Генрих кивнул, и я вдруг увидела, как по его щеке сбежала слеза. Он старался сдерживать свою боль, не показывать ее, но она се-таки прорывалась сквозь него.

Почему любить настолько больно? Почему наши потери так жестоки?

— Здесь. Марвинцы давно крутились возле установки… теперь император разрешил им работу. И мы с тобой были правы: Ланге вряд ли казнят, хотя император требует его голову.

Он говорил просто ради того, чтобы скрыть волнение. Чтобы не заорать во всю глотку.

— Генрих… — просипела я, уже не в силах ничего сказать. Да и что я могла бы сейчас говорить? Что люблю его? Что не хочу с ним расставаться?

Все это просто слова, которые унесет ветром. Меня тоже унесет. Магия вытекла из меня вместе с жизнью, да и жизни-то осталось на несколько минут.

Хлопнули высокие белые двери, и носилки со мной аккуратно разместили на чем-то металлическом — я услышала звон и почувствовала холод. Что-то теплое и густое прикоснулось к вискам: меня готовили к перемещению. Скоро я вернусь на родину. Скоро все исправится. Скоро все станет так, как было раньше.

Людмила Захарова будет работать волшебницей и привораживать дураков к таким же дурам. А Генрих Аланбергский победит в своей войне и станет королем.

Так и должно быть.

Не знаю, каким чудом я смогла улыбнуться. Не знаю, как я сумела скрыть, что мне страшно — невыносимо страшно, как никогда в жизни. По щеке Генриха снова пробежала слеза, и он машинально дотронулся до груди, где под одеждой был золотой образок святой Людмилы.

Мы смогли встретиться. Мы смогли найти любимых даже в разных мирах.

В жизни ведь должно быть чудо — и уже неважно, что жизнь однажды оборвется.

«Мы еще встретимся, — хотела сказать я. — Однажды мы все встретимся, и все будет хорошо».

Сверкающее жало над моей головой поплыло в сторону, уши заполнило слоем ваты, и сквозь нее я едва различила слова доктора Кравена: не успели..? Кто-то откликнулся: нет, нормально!

— Пошел переход! — проревели где-то в недостижимой вышине, за небом, за звездами.

Лицо Генриха мелькнуло надо мной и растаяло.