Читать книгу "Отражение Беатриче - Ирина Муравьева"

Елена Александровна зашаталась.

– Тихонько, тихонько! Мы такие операции делаем. Вернее: мы начали делать. Конечно, есть риск. И огромный. Но так ведь... – Он замолчал и грустно из-под круглых очков посмотрел на них. – Но так она долго ведь не проживет.

Елена Александровна, не плача, начала ловить воздух открытым ртом. У Константина Андреевича мелко задрожал подбородок.

– Я вам говорю все, как есть. Сегодня ведь вовремя просто поймали. Бригада свободна была и успела. А в следующий раз? А на дачу поедет? Ведь это: пятнадцать минут и – конец.

– Постойте с концом-то! – грубо оборвал его Краснопевцев. – А я слыхал, есть аппарат. Он, если сердце само остановится, он может его... как сказать? Запустить. Он есть, и его применяют. Где нам его взять?

Рыжий доктор совсем не рассердился на грубость и мягко положил веснушчатую руку на плечо Краснопевцева.

– Тот аппарат, о котором вы, как я понимаю, говорите, называется дефибриллятор. Фибрилляция, то есть «мерцание» сердца – это возникающее от различных причин нарушение сердечной деятельности. Ваша жена именно этим и страдает. Но электрошок, который положен в основу работы аппарата, то есть дефибриллятора, – не то, что ей может помочь. Вы меня извините, я должен идти. Еще раз говорю: возможно, что я и ошибся в диагнозе. Для того, чтобы случился тот приступ, который сегодня случился у вашей жены, бывают и другие, не такие уж опасные причины. На это и нужно надеяться. Но я вас поставил в известность. Ко всякому нужно готовиться. Простите еще раз, я должен идти.

– Вы к ней? – спросил Краснопевцев.

– Я к ней.

– И я тогда с вами.

Доктор посмотрел на него из-под очков и махнул рукой.

– Пойдемте. Я дам вам халат. Только тихо, пожалуйста.

Елена Александровна разрыдалась и мокрой от слез рукой ухватилась за его пальцы.

– А я? Как же я? Я ведь мать.

– Нельзя же всем сразу. Вы тут посидите пока. Минут через двадцать придет медсестра, расскажет, что слышно. Вы ждите спокойно.

Она лежала в маленькой двухместной палате у окна. Соседняя койка, чисто застеленная белой простыней, пустовала.

– Заснула, – удовлетворенно пробормотал рыжий. – И то хорошо. Давно вы женаты?

– Почти что три года.

– Ну, добре.

Она открыла глаза и умными, отцовскими, внимательными глазами посмотрела на них.

– Проснулись? А я муженька вам привел. Ну, как вы?

– Спасибо. Мне лучше.

– Еще бы! – Рыжий улыбнулся. Краснопевцев почему-то обратил внимание, что расстояние между его крупными передними зубами так велико, что можно еще вставить зуб или два. – Давайте-ка пульс поглядим.

Он сел на кровать и обернулся к стоящему за его спиной Краснопевцеву:

– Садитесь на стул. Он пока мне не нужен. Садитесь, садитесь.

Краснопевцев опустился на стул. Во рту пересохло. Она опять закрыла глаза. Доктор одобрительно похлопал ее по руке.

– И пульс неплохой. Есть хотите?

– Хочу.

– Ну, пусть вам чайку принесут. Муж напоит. А после придется уйти. Тут нельзя. И так я нарушил порядок, впустил. А главный увидит – и будет мне взбучка.

Он вышел в коридор и громко приказал кому-то принести чаю в одиннадцатую палату.

– Чичас принесем! – ответил старушечий голос.

Краснопевцев пересел на кровать и задрожавшей рукой погладил ноги Анны под одеялом. Она покраснела.

– Анюта...

– Не нужно сейчас ничего говорить! – сказала она умоляющим голосом. – Не нужно сейчас! Я другое хотела...

– Конечно! – пробормотал он и, наклонившись, начал целовать ее колени под одеялом. – Все так, как ты хочешь. Конечно, конечно...

– Они говорят, что все будет... со мной... Они говорят: хорошо. Я поправлюсь...

– А как же иначе? – Он не поднимал голову, чтобы она не увидела его мокрых глаз, и все быстрее и быстрее целовал ее колени под одеялом. – Поправишься скоро! На дачу поедем...

– Ты Варю-то видел? – спросила она.

– Еще бы! Ресницы! Длинней, чем твои!

– Сережа, постой. Посмотри на меня.

Он оторвался от ее коленей.

– Если я умру. – Она ясно светлыми, уставшими глазами смотрела на него. – Подожди. Я не думаю, что это будет. И я не этого боюсь. Не этого. Я за нее боюсь.

Краснопевцев понял, что она говорит о ребенке.

– Я маме с папой этого не могу сказать. Не смею. Потому что они... – Она запнулась, подыскивая слова. – Я для них – все равно, что она – для меня.

– И ты – для меня, – прошептал Краснопевцев и, наклонившись, снова начал целовать ее колени под одеялом.

Она глубоко вздохнула. Не поднимая головы, он нащупал ее руки и осторожно сжал их обеими руками. И вдруг, – он не успел заметить, как это случилось, – та самая молодая и оборванная вдруг появилась перед его ослепшими от слез глазами. На руках у нее был ребенок, замотанный в грязные тряпки, но теплый, живой, – он даже увидел его круглый лоб. Он знал, что сейчас она должна наклониться, чтобы зарыть этого ребенка в гнилую солому и побежать к реке. Но он не успел ужаснуться: она, эта женщина, тихо прошла, не глянув на стог, и, тихо качая ребенка, исчезла.