Читать книгу "Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом - Джереми Дронфилд"

Наконец австрийским силам – с 56-м пехотным полком Густава в авангарде – удалось остановить русских, и теперь линия фронта проходила неподалеку от Кракова. Армии окопались, и началась изнурительная борьба с обстрелами, рейдами и безнадежными атаками. К Новому году Густав с товарищами – с теми, кто еще остался – находились на линии фронта близ Горлице, городка в сотне километров к юго-востоку от Кракова. Их траншеи представляли собой просто неглубокие канавы, защищенные одной линией колючей проволоки, где от армии противника их отделяла полоса земли, постоянно обстреливаемая русской артиллерией[314]. Враг удерживал город и прилегающие земли, окопавшись на старом кладбище на вершине холма у его западных границ.

Там они просидели всю суровую зиму. Густав отчасти даже обрадовался, когда его ранили – навылет, в левое плечо[315]. Какое-то время он пролежал во вспомогательном госпитале в Бельско-Бяле, городке неподалеку от Заблочья (он хорошо его знал, потому что подростком работал там подмастерьем у булочника), а в середине января оказался здесь, в резервном госпитале в соседнем городе, важном транспортном узле и военной базе, под названием Освенцим, или, по-немецки, Аушвиц.

Город был знаком ему с детства. В мирное время это было приятное местечко с красивыми домами и старинным живописным еврейским кварталом, привлекавшим туристов[316]. Он стоял на слиянии Вистулы и Солы, реки, петлявшей по длине от озера, в деревне на берегах которого Густав родился. Военный госпиталь в Освенциме стоял за границей города, на другом берегу Солы, в пригороде Засолье – группа современных бараков, протянувшихся аккуратными рядами вдоль реки (место, правда, оказалось не идеальное: на топкой почве летом разводились тучи мошкары). Изначально бараки предназначались для сезонных рабочих, приезжавших из Галиции в Пруссию, но с начала войны они пустовали[317].

Для Густава гораздо тяжелей боли от ран – которые уже почти зажили, – было расставание с товарищами, по-прежнему остававшимися на линии фронта. Он не собирался уклоняться от службы: ранение не сделало его инвалидом и, несмотря на стройное, даже изящное телосложение, большие глаза и оттопыренные уши, он проявил себя как отличный солдат, удивительно стойко снеся и военные тяготы, и недавнее ранение.

Однако сейчас он наслаждался покоем, слушая лишь тихие шаги медсестер и разговоры приглушенным тоном.

* * *

Пули расплющивались о надгробия, выбивая из них каменную крошку, которая летела Густаву в лицо. Они с другими солдатами не сдавали позиций и вели ответный огонь, наступая, метр за метром, по кладбищу.

Он всего месяц как выписался из госпиталя и сразу попал в гущу событий – назад в Горлице, в промороженные окопы у подножия горы за границами города, под внезапные обстрелы яростно сопротивлявшегося противника. А потом наступил этот день – 24 февраля 1915 года, – когда дивизия начала наступление на укрепленные позиции русских.

По мнению капрала Густава Кляйнмана, то было настоящее самоубийство: лобовая атака, вверх по холму, против превосходящих сил на безопасных, легко обороняемых позициях. Кладбище, где засели русские, было традиционно католическим – целый город небольших надгробий из мрамора и известняка, тесно стоящих друг за другом. Оно казалось настоящей крепостью, и их наступление сразу же захлебнулось. После смерти сержанта и командира взвода Густав со своей правой рукой, капралом Иоганном Алексиаком, придумал собственный план как избежать новых жертв[318]. Возглавив остатки взвода – в котором остались только они сами, еще двое капралов и десять рядовых, – они подобрались к врагу с левого фланга, где могли укрыться от огня русских, и оттуда пошли в атаку. Проникнув на территорию кладбища, они смогли укрыться за надгробиями до того, как противники их заметили. Однако тут в них начали стрелять. Они отстреливались и продолжали наступать. Русские стали бросать ручные гранаты, но Густав со взводом двигались вперед, заставляя врага отступить.

Они продвинулись на пятнадцать метров внутрь кладбища, но надгробия там стояли так часто, что стрелять стало невозможно. Густав остановил своих людей и приказал им крепить штыки. Распаленные атакой, они перешли в последнее, яростное наступление.

План сработал: русские, вытесненные из своих укрытий, попадали сразу же на австрийские штыки. Фланговая атака Густава отвлекла главные силы русской обороны, так что остальной дивизион смог проникнуть на кладбище. В тот день они взяли в плен двести русских солдат, а всего во время наступления было захвачено 1240 пленных.

На фоне поражений, понесенных австрийской армией с начала войны, захват кладбища в Горлице выглядел крупным достижением, принесшим им заслуженные медали и упомянутым даже в докладе фельдмаршала фон Хофера[319]. Так в очередной раз в военной истории офицеру низшего ранга удалось переломить ход важного сражения.

* * *

Рабби Франкфуртер произнес последние строки Шева брахот, семи свадебных благословений, и его голос еще отдавался эхом в часовне-синагоге венских казарм Россауэр. Под свадебным покровом, который держали его товарищи, стоял Густав в парадной форме с серебряной медалью «За мужество» первой степени, сверкающей на груди. Рядом с ним – его невеста, Тини Роттенштейн, вся сияющая, с кружевным белым воротничком и с шелковым букетиком цветов, приколотым к лацкану темного пальто, в шляпе с широкими полями.

Прошло два года с того дня на кладбище в Горлице. Густав и Иоганн Алексиак оба получили серебряные медали, одну из главных австрийских воинских наград. Командующий описал их действия как «эффективные и беспрецедентно храбрые», в которых два капрала «превосходно отличились»[320]. То была беспощадная битва, и более ста человек из 56-го пехотного полка получили ордена и медали[321]. С того дня, несмотря на временные трудности, австрийская армия оттеснила русских за Вистулу и выгнала из Галиции, захватив Лемберг[322], Варшаву и Люблин. В августе того же года Густав снова была ранен, на этот раз куда серьезнее, в легкое[323]. Но и тут он выздоровел и вернулся в строй.