Читать книгу "Муха и влюбленный призрак - Евгений Некрасов"

— Это как? — глядя на муху, спросил Петька.

— Я думаю, тот, кто списал, поставит себе едини­цу. Тогда тому, кто дал списать, достанется тройка. Но можно поделить и поровну — каждому по «паре». Тогда я не узнаю, кто списал.

— А посоветоваться можно?

— Посоветуйтесь со своей совестью, — отрезал Деревяныч. Конечно же, он понял, кто раз в жизни ошибся, а кто как всегда списал. Но ему хотелось, чтобы Петька сам признался.

Маша сидела во втором ряду, Петька в первом. Вчера Деревяныч расхаживал по классу, и у него за спиной Петька перебрасывал ей записки: «У тебя ка­кой вариант?», «Спасай! Тону!». Но сейчас обменять­ся записками не удалось бы: Деревяныч смотрел только на них.

Петька показал Маше четыре пальца.

Она мотнула головой и показала три пальца, а по­том один. С Деревянычем не поспоришь.

Петька четыре раза топнул и четыре раза кашля­нул. Похоже, надеялся, что если все четыре балла достанутся Маше, то Деревяныч не влепит ему еди­ницу, а разрешит переписать контрольную. «Как хо­чешь», — пожала плечами Маша и поставила себе четверку.

Когда они подошли к Деревянычу, в Петькином тетке тоже красовалась нахальная четверка!

— Опять одна работа в двух экземплярах, — заметил Деревяныч, снимая колпачок со своей знамени­той ручки с золотым пером. (Он ее привез из Гон­конга, когда был штурманом дальнего плавания.) Перо нацелилось на Машину фамилию в журнале. Она вторая в списке, а Петька двенадцатый. — А по­скольку четверка у вас одна на двоих...

Никто не верил, что Деревяныч способен на та­кое низкое коварство. Если ставить двойки всем, у кою списывают, ни одного отличника не останется. Поэтому Маша собрала волю в кулак и не стала вы­давать Петьку. Петька тоже собрал волю в кулак и не сознался.

— ...И поскольку я просил вас разделить ее по справедливости, — медлил Деревяныч. Он ждал, что Петька скажет: «Это я списал!»

А Петька улучил момент, когда Деревяныч накло­нился над журналом, и отважно показал ему язык.

Кто-то хихикнул.

Деревяныч вскинул голову и с изумлением уставился на язык. Как будто раньше не знал, что у лю­дей во рту бывают эти странные розовые отростки.

Золотое перо клюнуло страницу... Маша отверну­лась.

Класс затих. Стало слышно, как осатаневшая му­ха с разлета шмякается в стекло. Настя Шушкова с первой парты заглянула в журнал и двумя пальцами показала всем, что да, «пара», и не Петьке, а именно Маше. Петька прикусил высунутый язык. Он поро­зовел, покраснел и стал наливаться уже вовсе нече­ловеческими, свекольными цветами.

— За что ж вы Алентьевой-то, Дмитрий Ваныч?! Это же я, я у нее списал! — тараща глаза, выдавил Петька и бросился вон из класса.

— К морю побежал. Топиться. Он в Алентьеву втрескался, — пробасил с последней парты второгодник Боня Билоштан по прозвищу Боинг. — Дмитрий Ваныч, а в натуре, за что вы Алентьевой? Вы, что ли, ничё не соображаете?

На хамство Боинга давно махнули рукой. Он про­сто не умел разговаривать по-другому.

— Я много чего соображаю, — ответил Деревяныч. — Например, я соображаю, что сейчас ты догонишь Соловьева и посмотришь, куда он пойдет. Из­далека, ненавязчиво.

Схватив сумку, обрадованный Боинг рванул за Петькой. Выскочил в коридор и крикнул из-за двери:

— Ага, довели Соловья, а теперь заменжевались?!

Деревяныч как ни в чем не бывало стал рассуж­дать на тему: «Списывая, ничему не научишься, по­этому, кто дает списывать, тот вредит своему другу». Кажется, он сам жалел, что поставил Маше двойку. Но бывший штурман дальнего плавания не собирался давать задний ход.

На перемене все бросились к Маше. Кто для уте­шения лепил ей на плечо переводную татушку, кто совал календарик с «Кадетками».

— Я тоже «пару» схватил, и что? Прыщи от этого не вылезают! — сказал красивый двоечник Славка Воронин, выгодно повернувшись к Маше в профиль.

Девочки говорили, что четверть еще только нача­лась и можно все исправить.

При этом класс разделился на «соловьевцев» и «деревяшек». Яростнее всех защищали Петьку троеч­ники, напуганные тем, что теперь никто не даст им списать. Но, кроме них, в пеструю компанию «со­ловьевцев» попала даже отличница Шушкова и еще многие девочки. Они уверяли, что Петька показал язык учителю от любви, чтобы выглядеть героем пе­ред Машей. А Деревяныч якобы знал о Петькином светлом чувстве и нарочно его подставил. Где это ви­дано: язык показал Ромео, а двойку влепили Джуль­етте?!

«Деревяшки» считали, что во всем виноват безба­шенный Петька. Герой, называется: язык высунул. А Деревянычу что было делать — стерпеть и ждать, когда Петька отвесит ему щелбана? Единицу за спи­сывание Петька, считай, уже заработал. Деревяныч не мог наказать его как-нибудь посерьезней, вот и поставил двойку Маше. Для Петьки ее «пара» хуже десяти своих.

За спорами «соловьевцы» и «деревяшки» почти забыли о Маше. Она отвела в сторону подругу На­ташку и шепнула:

— Возьми потом сумки. Мою и его.

Тихая Наташка ужаснулась:

— А ты?! Прогулять хочешь?

— В жизни надо попробовать все! — с бесшабаш­ным видом ответила Маша.

Спряталась в туалете, дождалась звонка и вышла в затихший коридор.

Глава III. ПОДСЛУШАННЫЕ РАЗГОВОРЫ

Честно признаться, ей уже хотелось пойти на урок. Извинилась бы, состроила глазки биологичке: мало ли какие у девочки причины на минутку задержаться... Тут Маша вспомнила, как ее жалели. Многим это нравится, и ей нравилось в детстве. Она притворялась больной и пила кипяченое молоко с пенкой, лишь бы мама не пошла на работу и сидела у ее постели. Но с тех пор у Маши прибавилось гордо­сти. Пускай пройдет день. Завтра у всех найдутся другие заботы, и с ней будут разговаривать как все­гда. Без этой жалости, от которой Маша чувствовала себя обманутой и несчастной.

Оставалось выйти из школы, не попавшись на глаза охраннику. Для этого существовала черная ле­стница. При Бобрищеве по ней ходили кухарки, про­давцы угля и молочницы. А в школьные времена чер­ную лестницу облюбовали старшеклассники. Здесь курили, списывали домашние задания, а кое-кто и целовался, но не будем называть имен. Двери на чер­ную лестницу всегда были заперты, но замки момен­тально разбалтывались под напором гвоздей, прово­лочек и девчачьих шпилек.

У Маши не было шпильки, но замок согласился открыться и стержнем от шариковой ручки. А ведь учебный год только начался. К зиме он будет отпи­раться спичкой.

Она вышла на черную лестницу. С обратной сто­роны двери висел привязанный бечевкой гвоздь и было написано фломастером: «Швейцаров здесь нет». Гвоздем замок заперся с первого тыка.

— А вот еще прикол, — услышала Маша бас Бо­инга. — Звонишь кому-нибудь ночью и базаришь: «Ты меня задолбал, мужик! Хорош брать трубку, в натуре, мне уже спать хочется!»