Читать книгу "Одесский юмор. Рассказы, миниатюры, афоризмы - Валерий Хаит"

Я в ужасе отпрянул назад… И вместе со стулом полетел со сцены в зрительный зал.

Тут началось что-то невообразимое. И продолжалось довольно долго. А поскольку ни музыканты, ни ведущая из-за кулис больше не появлялись, то я, чтобы хоть как-то прекратить весь этот смех, свист и улюлюканье, опять вскарабкался на сцену и очень торжественно произнес: «Концерт окончен!»

Потом, много лет спустя, я часто пытался смешить народ своими рассказами, выступая на разных сценах, в том числе и на сцене Одесской филармонии, но такого гомерического хохота я уже не слышал никогда. Вот уж был поистине оглушительный провал!

Наверное, в ту ночь я не умер от позора только потому, что одна знакомая девушка до самого утра утешала меня, сидя рядом на скамейке пустынного Приморского бульвара, и к утру наконец утешила…

И тогда же, к утру, с первыми лучами солнца, встающего над обожаемым мною городом, я начал смутно догадываться, что стремление к славе вообще глупейшая вещь. И единственное, чего можно добиться на этом пути, так это падения с большой высоты, да еще и вместе со стулом.

А единственное, чего можно желать для себя в этой жизни, так это собственно жизни. Причем как можно более долгой. И нужно для этого очень немного: каждое утро — такой вот рассвет, каждую ночь — такая вот девушка, ну и каждый день, конечно, одна зеленая луковица и одно красное яблоко.

Отъезд коммуниста

Давным-давно, когда никто в Одессе еще и не слышал про эту самую заграницу, а у некоторых еще даже не было вызова, Боря Брант, скромный закройщик одесского ателье «Счастье», сел однажды утром и написал сразу два заявления. Первое — в партком, с просьбой принять его в ряды Коммунистической партии Советского Союза, а второе — в дирекцию, с просьбой уволить его с работы в связи с отъездом на постоянное место жительства в государство Израиль.

— Ты что, Боря, с ума сошел? — спросила его жена, имея в виду первое заявление.

— Нет, пусть они мне объяснят!.. — упрямо ответил Боря, и жена отошла, безнадежно махнув рукой, так как знала, что если уж Боря хотел, чтобы ему что-нибудь объяснили в этой стране, то он обычно шел до конца. То есть аж до тех пор, пока ему наконец действительно не объясняли, после чего он на некоторое время успокаивался, лечился…

Собрание, на котором Борю клеймили в связи с отъездом, было обычным. Сначала его долго обзывали крысой, бегущей с тонущего корабля. Но потом представитель райкома товарищ Коноводченко сказал, что про тонущий корабль — это, пожалуй, слишком, и в протоколе записали, что Боря бежит как крыса с нашего быстроходного лайнера.

Потом выступал ветеран ВОХРа товарищ Шварц (о котором в городе ходили слухи, что в свое время он был единственным участником еврейских погромов не с той стороны) и говорил о том, что в 29-м году его родители уезжали на жительство в Палестину и на него уже был куплен билет, но он как комсомольски настроенный пионер героически спрятался… Впрочем, его выступление Боря почти не слушал. Но когда поднялся секретарь партийной ячейки старший закройщик Кац и объявил, что перед отъездом Боря просит принять его в партию, из чего следует, что их бывший товарищ не только негодяй, но и сумасшедший, Боря не выдержал и начал выяснять интересующий его момент.

— А почему, собственно, нет? — спросил он. — Нет, вы мне все-таки объясните!.. Партия у нас какая, интернациональная?

— Ну… — подтвердил товарищ Коноводченко.

— Так почему же тогда здесь я могу бороться за ее идеалы, а в Израиле уже нет? Я, между прочим, всегда сочувствовал большевикам, а сейчас так просто глубоко сочувствую!..

— Издеваетесь? — поинтересовался товарищ Коноводченко.

— Почему же? — искренне огорчился Боря. — Скажу вам больше! Здесь нас, большевиков, пока еще, слава богу, никто не притесняет… А там я же буду, так сказать, на переднем крае борьбы! Так что туда вы, по-моему, вообще должны посылать лучших из лучших!

— Та-ак… — сказал секретарь партийной ячейки Кац. — Интересно… Но тогда почему же ты думаешь, Боря, что это должен быть именно ты? В таком случае среди нас есть и более достойные кандидатуры. Про себя я уже молчу, но вот, например, товарищ Шварц. Человек столько сделал для нашей сегодняшней счастливой жизни! Так пусть он хоть пару лет в Израиле поживет по-человечески!

— Товарищи! — засуетился Шварц. — В двадцать девятом году мои родители уезжали на жительство в Палестину, и на меня уже был куплен билет…

— Да слышали мы! — закричали из зала. — Слышали! Не хочешь ехать — не надо!

— Нет, вы меня не поняли, — не унимался Шварц. — Наоборот! Я хочу спросить: как вы думаете, если я сейчас приду и скажу, что я просто опоздал на поезд?..

— Ишь, какой хитрый! — закричали из зала. — Тут, между прочим, многие хотели бы пожить на переднем крае!..

— Спокойно, товарищи! — сказал секретарь Кац. — Сейчас мы составим список. Как вы думаете, товарищ Коноводченко, или мы что-нибудь неправильно делаем?

— Да нет… — задумался представитель. — Раз уж сложилось такое мнение… — И неожиданно закончил: — Тогда уж, пожалуй, записывайте и меня.

Зал зааплодировал.

— Товарищи! — вскочила председатель профкома Нефедова. — Раз уж мы говорим о лучших, я думаю, будет неправильно, если мы не внесем в этот список секретарей нашего райкома товарищей Брыля и Сероштаненко. Молодые, растущие партработники! Уверена, что простые израильские евреи будут нам за них очень благодарны!

— Ага! — донеслось из зала. — Сильно бы они росли, если бы их в обкоме не поддерживали!

Включили и товарищей из обкома. Собрание продолжалось долго, и уже никого не удивило, когда в конце концов под единодушные аплодисменты участников в список отъезжающих на постоянное место жительства в Израиль было внесено все Политбюро ЦК КПСС во главе с верным продолжателем дела Ленина, руководителем нового типа товарищем Леонидом Ильичом Брежневым.

— Минуточку! — вспомнил вдруг кто-то. — А как же Боря? Борю-то мы и не вписали!..

— А знаете что? — сказал Боря. — Я вот тут подумал… Если все эти люди уедут… то я бы, пожалуй, остался…

Вот такое собрание, говорят, было когда-то в одесском ателье «Счастье». А было ли оно таким на самом деле или нет — спросить об этом уже некого. Потому что никого из участников этой истории в Одессе давным-давно уже не осталось…

Наметанный глаз

Если бы у Коли и Оли спросили в тот день: «Какой самый короткий месяц в году?» — они бы не задумываясь ответили: «Медовый». Только через четыре месяца после его начала, когда у Оли наконец впервые возникла потребность в платье (во всяком случае, в выходном), они с Колей вышли из своей комнаты в общежитии, держа в руках отрез крепдешина, купленный молодым на свадьбу в складчину всеми студентами и преподавателями родного техникума, и направились к дамскому портному Перельмутеру.