Читать книгу "Первый великоросс - Александр Кутыков"

— Пошли бегом! — отозвался Малк.

Ребята старательно запихивали в ниши под жердями солому — вдогонку к давно уже туда забитой, а посему отсыревшей. А Малк, осматривая, подобно полководцу, противоположный берег, деловито объяснял Стреше — да и братцам лишний раз:

— Набегут окаянные, выдут на наш берег, а мыто соломку подпалим, и пусть она сгорит — вместе со всеми злыми собаками — дотла!

Речь Малка, раздавашаяся с берега реки, была эмоциональной и резкой — против наглого степного гостя, против невидимых сил мира. Ей не хватало эпитетов. Местный народец не знал витиеватых хитросплетений и замысловатых фраз. Люди здесь не читали ни умных, ни даже простых книг. Общались между собой изо дня в день похожими словесами об одном и том же. Хотя некоторые из обитателей одинокого дома на берегу видели и другую жизнь, бывали в городах, всякие диковинки наблюдали…

* * *

Весь тот поселок населяло семейство славного и доброго человека по имени Ходуня. Его дети, родственники, друзья-помощники беспрестанно вспоминали покойного главу дома на высоком берегу…

Давным-давно жил в Полянской земле, в посаде, что вокруг Киева, молодой вой Ходуня. Был он ратником в большой дружине князя Игоря. Справно нес службу, ходил дозором за Днепр, когда к Киевской земле подступали кочевники, дрался на кулаках и палках с соратниками, пил мед, подумывал построить свой дом и обзавестись большой семьей. С завистью глядел он на воинов постарше, которые имели семьи. Вопросов в такие моменты не задавал, мечтая о своем скором будущем. Представлял дальнейшую жизнь красивой, с изыском, с непреложным покоем в будущей семье.

Как-то был случай — возвращались они из города Триполья, что недалеко от Днепра (провожали хазарского богатого купца, приезжавшего ко двору князя с подарками и какими-то предложениями). До Киева оставался еще дневной переход, время терпело, и по приглашению Коляды, одного из дружинников, порешили отдохнуть в Колядином доме, оказавшемся, по случаю, неподалеку.

Ходуня немало подивился размерам владений Коляды. Вряд ли подворья самих варягов в Киеве были больше. Обнесенные рвом стены вмещали в себя целый городок. В нем имелось, на первый взгляд, все: островерхий, наподобие киевских, конак, широкий двор, где вперемешку с гуляющими козами желтели свежеструганные челны. Несколько избенок для холопов и множество амбаров, одрин и катухов.

Поразило Ходуню и большое количество народа, проживавшего здесь. Кроме Коляды тут обретался и его брат — также с семьей и хозяйством. Он на службе князя не состоял, и дружину в мирное время недолюбливал. Сидел при хозяйстве своем тихо, занимался каким-то ремеслом. В тереме за питьем сладкого меда Коляда сказал, что брат — горшечник: лепит и жжет глину.

Из всей шумной Колядиной семьи особенно понравилась Ходуне его жена. Сколько сидел за столом, столько глазел на Колядину половину. Она, в числе прочих баб, возилась возле стола и во всеуслышание нахваливала мужа. Холопки топтались за спинами дружинников и громко славили нараспев нагрянувших воев. Одна заботливая баба средних лет, что-то ставя перед Ходуней, заглядывала ему в глаза и охаживала молодца ласковыми словами. А он задумчиво поглядывал на Коляду и его жену. Коляда сидел, как истукан, и посматривал, довольны ли товарищи. А женушка его, сознавая удивительную полноту своей груди, так и крутилась в середке картинки под названием застолье.

Наевшись досыта, напившись допьяна, дружина высыпала на улицу. Приезжие мужики, держа руки на плечах друг друга, приставали к работавшим женщинам, с удовольствием гоготали и важно запрокидывали назад бритые в шрамах головы. Видимо, по какому-то сигналу вся женская часть Колядиной родни осталась в тереме, а холопок, кроме очевидных старух, вытолкали к хмельным молодцам. И пошла-полетела гульба кувырком да вприсядку…

Сам Ходуня род свой вел из ремесленной семьи. Отец и братья отца занимались кожевенным делом. Квасили, мяли, дубили и шоркали кожи. Полянские семьи вообще были способны к ремеслам. По всей Днепровской земле шла слава об умениях полян. И семья Ходуни не составляла исключение. Киевская округа так или иначе пользовалась изделиями Ходуниных дядьев и отца. Ремни и сапоги их красовались на многих жителях Киева. Воины, которым не доставало серебра на покупку стальной брони, заказывали у них толстенные кожаные тягиляи-панцыри. Этими панцырями занимался непосредственно один из дядьев Ходуни. Звали его Василии.

Вообще-то сначала прозывался он Знароком. Видом своим и поступками не отличался от других. То ли от скуки, то ли от неведомого тяготения какого-то стал отлучаться дядя Знарок из посада в Киев и как-то раз, вернувшись оттуда, объявил, чтобы кликали его теперь Василиком. Спорить братья Знарока и не собирались: поначалу осторожно, потом, пообвыкнув, так и величали его Василиком. Лишь давно не встречавшие его мужики обращались по-старому.

Был дядя Василии по изготовлению кожаных тягиляев большой умелец. Его выделки усменные рубахи из бычьей шкуры славились среди ратоборцев, которые после сражений приходили поблагодарить мастера и заказать новые — вместо изрядно потыканных стрелами и копьями старых. Пропитанные каким-то клейким раствором панцири, говорили, иной раз выдерживали удар боевого топора, и от воина требовалось лишь устоять на ногах. Оставшиеся в живых после брани воины благодарно сидели на подворье, лущили тяжелыми, измученными руками тыквенные семена, внимали красивым и на редкость добрым байкам про заморского бога. Дядя Василик, складно пересказывая их, никак не мог остановиться. Пожилые ратники слушали его внимательно, не перебивая, и, поглядывая в серо-мутные глаза рассказчика, задавались вопросом: «А не сам ли он это насочинял-нагрезил? Слишком мягкий, дюже понятливый бог-то! Видно, не врет Василик, что меж людей жил он…»

Находясь среди молодых дружинников, Ходуня порой ловил их насмешки про иудейского чудака, заканчивавшиеся часто выводом, что любой достойный киевлянин, заимев такие чудодейственные способности, придумал бы что-нибудь поскладнее, для жизни более нужное.

— Эк, растяпа: из воды меда творил, а сгинул за тридцать резан?! — подмечал один молодец.

— С таких чудес и себя, и всю ватагу свою не с серебра, а с золота кормить бы должон! — вторил другой, оглядывая защитные обновы на себе и на других.

Подростку Ходуне нравились самостоятельность и деловитость молодых рубак, он мечтал поскорей поступить в войско князя.

Долго ли, коротко ли — пролетели лета ожидания, и вот уже отрок Ходуня, сложенный статно, получив дозволение отца с матерью, отправился в ближние и дальние княжьи походы.

Сперва, как это обычно бывает у горячих славянских парней, все в походной жизни дружины ему нравилось. И первая кровь на клинке, и улыбнувшаяся удача живым выбраться из смертной рубки, и, конечно, уверенные пересуды вояк про жизнь свою и жизнь чью-то…

В один из приходов домой Ходуню женили.

Приезжал частенько к отцу за седлами, троками, другой упряжью берендейский купец. Посватал стареющий Ходунин тятя дочку евонную, берендейскую, за сына своего, добра молодца. Попросил берендей калым. Умный и сметливый тятя немного урезал его, пообещав, что сын за скорый большой поход получит на Днепре вотчинку. Довольные сватья, закончив ладушки, ударили по рукам и стали дожидаться Ходуню.