Читать книгу "Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы. Город - Шейла Фицпатрик"

Для мифа «Долой отсталость» очень важным являлся контраст между «тогда» и «теперь». Тогда у детей рабочих и крестьян не было шансов получить образование; теперь они могут стать инженерами. Тогда крестьян эксплуатировали помещики; теперь помещиков нет, а крестьяне сообща владеют землей. Тогда рабочих притесняли хозяева; теперь рабочие сами стали хозяевами. Тогда народ морочили попы и одурманивал религиозный опиум; теперь наука и просвещение открывают ему глаза.

Отсталость представляла собой проблему для Советского Союза в целом, но при этом в одних регионах она явно была сильнее, чем в других. СССР был многонациональным государством, и «дружба народов», связывавшая различные этнические группы в его пределах, зачастую изображалась как отношения младших братьев со старшим — Советской Россией, обучающей их и ведущей за собой. Мусульмане советской Средней Азии и оленеводческие «малые народы»

Севера, считавшиеся самыми отсталыми, служили типичными объектами советской цивлизующей миссии, несущей им русские коммунистические идеи[13]. Отсталость определялась не только национальностью. Крестьяне были отсталыми в сравнении с рабочими, женщины в целом — в сравнении с мужчинами. Советская цивилизующая миссия состояла в том, чтобы повысить культурный уровень всех этих отсталых групп.

Последний из мифов, укоренившихся в советском мышлении, можно озаглавить словами популярной песни — «Если завтра война». В 1930-е гг. об этой угрозе ни на минуту не забывали ни простые люди, ни политические лидеры. Боязнь новой войны основывалась как на пережитом опыте, так и на идеологии. Опыт включал войну с Японией в 1904 — 1905 гг., Первую мировую войну (которая была прервана революцией и поэтому в народном сознании так и осталась как бы незаконченной) и гражданскую войну, во время которой многие иностранные державы поддержали белых своей интервенцией. Идеологическая предпосылка состояла в том, что капиталистические нации, окружающие Советский Союз, никогда не смирятся с существованием первого и единственного в мире социалистического государства. Капитализм и социализм представляют собой в корне противоположные принципы, которые не могут мирно сосуществовать. Капиталисты постараются нанести СССР военное поражение, как только представится удобный случай, подобно тому, как они пытались сделать это в гражданскую войну.

Таким образом, война — самый вероятный, пожалуй, даже неизбежный исход, последнее испытание прочности советского общества и преданности его граждан. Настоящее в таких условиях рисовалось всего лишь передышкой «перед началом новой борьбы с капитализмом»[14]. Вынесет ли Советский Союз этот «последний, решительный бой» (слова из «Интернационала», известные каждому советскому школьнику), зависело от того, насколько к тому времени будет построен социализм — измерявшийся самым конкретным образом, количеством новых домн, тракторных и танковых заводов, гидроэлектростанций, километрами железнодорожных путей.

Военный мотив постоянно муссировался в газетах, помещавших обстоятельные обзоры международного положения, делая при этом особое ударение на нацистский режим в Германии, японцев в Маньчжурии, вероятность захвата власти фашистами во Франции, а также гражданскую войну в Испании как на пример открытого противоборства «демократических» и «реакционных» сил. Угроза войны определяла государственную политику. Суть программы ускоренной индустриализации, как подчеркивал Сталин, заключалась в том, что без нее страна окажется беззащитна перед врагами и через десять лет «погибнет». Большой Террор, по словам пропагандистов того времени, имел целью очистить страну от предателей, наймитов врагов СССР, которые изменили бы в случае войны. Народ тоже не оставил эту тему своим вниманием: в обществе, жившем слухами, чаще всего появлялись слухи о войне и ее возможных последствиях.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КЛАССАХ

До сих пор почти ничего не было сказано о классах в марксистском понимании — как о социальных группах, объединенных общим сознанием и отношением к средствам производства. Это может показаться странным, тем более что речь идет о режиме, именовавшем себя «диктатурой пролетариата» и исповедовавшем марксистскую идеологию, основанную на учении о классах. Классовая терминология встречалась повсюду — «кулаки», «буржуазные специалисты», «классовые враги», «классовая борьба». Кроме того, целые поколения советских ученых пользовались классовой теорией как основой анализа. В советском языке термин «быт», обозначавший повседневную жизнь, редко употреблялся без определения классового характера: быт рабочего класса, крестьянский быт, быт кочевников и т.д. Даже в классическом американском труде, посвященном повседневной жизни в СССР и написанном с немарксистских позиций, используются стандартные классовые категории довоенной советской статистики: рабочие, крестьяне, интеллигенция[15]. Так почему же я осмелилась в данной книге игнорировать классы как основную категорию для анализа?

Для этого есть причина чисто практическая: меня интересуют опыт и практика, общие для всего городского населения в целом, а не для каких-то его частей. (Поэтому-то работа — та часть повседневной жизни, которая так сильно разнится в зависимости от принадлежности к той или иной профессиональной группе, — не занимает в данном исследовании большого места[16].) Какие же еще причины могут объяснить осторожное отношение к классам как объективной категории жизни в СССР?

Во-первых, «великая пролетарская революция» в октябре 1917 г. привела к парадоксальному результату, деклассировав со­ветское общество, по крайней мере на некоторое время. Прежние привилегированные классы были экспроприированы. Миллионы других граждан потеряли свои корни и социальные ниши. Даже промышленный пролетариат, радость и гордость большевиков, распался во время гражданской войны, когда рабочие вернулись в родные деревни или ушли служить в Красную Армию[17]. Период нэпа дал возможность вновь образоваться рабочему классу, стали укрепляться и другие социальные структуры. Однако затем наступил перелом — первая пятилетка и коллективизация, — который вновь лишил почвы миллионы людей, «ликвидировал» целые классы, вызвал огромный приток крестьян в ряды городской рабочей силы и значительное продвижение наверх представителей старого пролетариата. По сути общество оказалось деклассировано второй раз — всего через десять лет после первого.

Во-вторых, приверженность большевиков к понятию класса и оперирование им в политических целях извратило его как социальную категорию. Для большевиков пролетарии были союзниками, а представители буржуазии — врагами. Новая власть систематически проводила дискриминацию по классовому признаку во всех важных для повседневной жизни сферах: в образовании, правосудии, предоставлении жилья, распределении карточек и т.д. Даже избирательное право было сохранено лишь за выходцами из «трудящихся» классов. Молодой рабочий имел преимущественный доступ к высшему образованию, членству в партии и массу других привилегий, в то время как для сына дворянина или священника создавались всевозможные препятствия и ограничения. Само собой, в результате люди «плохого» социального происхождения чувствовали настоятельную необходимость скрывать свою классовую принадлежность и пытаться миновать препоны под видом пролетариев или крестьян-бедняков[18].