Читать книгу "В промежутках между - Александр Ширвиндт"

Театр – зимний вид спорта. Если открытие сезона в любом театральном коллективе – праздник урожая улыбок, объятий, показа похудевших фигур и запрещенного, но необходимого загара (стойко и давно сбор труппы в актерской лексике называется «Иудин день»), то закрытие сезона – тусклый и вялый по ординарности денек, не сулящий ничего, кроме надежды на надежду в следующем сезоне.

Артист Театра сатиры Даниил Каданов панически боялся Валентина Плучека. Когда тот стал возобновлять спектакль «Баня», все сказали: «Даня, художник Исак Бельведонский – это же твоя роль! Иди к Плучеку». – «Я боюсь». – «Пойдем». Его вталкивают в кабинет к Плучеку. «Что, Даня?» – спрашивает тот. Даня начинает лепетать: «Валентин Николаевич, вот Бельведонский…» «Данечка, понимаешь, какая история, – говорит Плучек. – Ты милый человек, а я мечтаю, чтобы это был маленький сопливый еврейчик, который все время подхалимничает». Даня выходит из кабинета Плучека со слезами: «Ну то, что я для него не артист, я знал всегда. Но что я для него уже и не еврей…»

Актеры – существа без накопительной любви, преданности и благодарности. Они несчастные, потому что все время чего-то хотят и этого не получают. Я помню только пару случаев, включая случай моего сына Миши, когда артист сказал: «Не моё, ухожу из профессии». Обычно говорят: «Интриги, коварство, режиссер – говно и меня не видит». Это страшное психологическое ярмо. Особенно невыносимо, когда рядом есть успех. Иронии никогда не хватает.

Вообще, артист, до того как выходит на сцену, – безумное животное. Красавцем, талантливым, тонким, интеллигентным, с юмором и глубиной он бывает только на сцене, когда вдыхает «запах кулис». Как только его нет, это бог знает что.

Театр – сборище сумасшедших, фанатичных, истеричных, милых, трогательных, наивных и в основном несчастных людей со случайно счастливой судьбой.

Между нами

Владимир Винокур

У меня к Шурику Ширвиндту (язык не поворачивается назвать его Александром Анатольевичем) особое отношение. Это мой учитель, первый в моей жизни режиссер. В ЖЭКе на площади Ногина в 1981 году шли репетиции эстрадно-пародийного спектакля «Выхожу один я…». Автор – Аркадий Арканов. Мой партнер – выдающийся музыкант Левон Оганезов.

Ширвиндт и я за пять дней в доме отдыха ЦК комсомола, выпив много литров водки, помогли Арканову дописать сценарий и за месяц репетиций создали шедевр. На премьере в Театре эстрады все слышали у моего героя интонации Шурика. Этот интеллигентный светский красавец был совершенно неузнаваем без знаменитой фразы: «Вова, ё…, не играй всерьез, делай вид, что ты их (зрителей) – подъ…ешь!»

Да, в 1981 году ко мне обратился мой друг Григорий Ковалевский: новый коллектив «Виртуозы Москвы» не имеет репетиционной базы, мол, Володя Спиваков просит разрешения репетировать в нашем ЖЭКе, в красном уголке. И Шурик разрешил: «Х… с ними, пусть пиликают, может, что получится!» Мы репетировали с 10-ти до 15 часов, а «Виртуозы» – с 15-ти и до ночи. Благодаря Шурику мир обрел «Виртуозов Москвы».

Я

Параметры успеха у всех различны. Параметры Винокура: труд 10 %, блат – 1 %, талант – 9 %, случай – 6 %, обаяние – 74 %. С годами, когда труд, блат, талант и случай уже произошли, остается 100 % обаяния.

Галина Волчек

Дорогой Шура!

Благодарна судьбе, что наши жизни проходят рядом. Пусть не всегда у нас есть возможность общаться так часто, как хотелось бы, но все же…

Я знаю, что ты близко, что ты – настоящий товарищ, что, как и пятьдесят лет назад, «Современник» – не чужой тебе театр.

Надеюсь, ты будешь здоров. И у тебя и всех, кто тебе дорог, всё будет так, как вы захотите.

Долгих лет!

С любовью,

твоя Галя Волчек

Я

С Галиной Борисовной Волчек мы знакомы такое количество лет, что, когда называешь эту цифру, люди скептически отворачиваются, думая, что я или сошел с ума, или слишком хорошо об себе понимаю. Тем не менее действительно давно. Очень не хочется быть нескромным, самонадеянным и глупым, но вынужден признаться, что Галина Борисовна неоднократно прилюдно и приватно (извините за рифму) намекала, что из всех худруковских коллег я единственный, кого она любит. Это очень хорошо говорит о ее вкусе и очень плохо о московских худруках.

В Америке бывают президенты из актеров. У нас только из публики. Потому что у нас разные менталитеты. Наша «богемная» элита болезненно самолюбива, оголтело тщеславна, витиевато хитра, преувеличенно эмоциональна, одноразово смела. В итоге – какой-то стыдный инфантилизм, который чем талантливее, тем опаснее. До государственного мышления в этой среде поднимается одна Галя Волчек.

Максим Галкин

Дорогой Александр Анатольевич, если Вам вдруг рядом не для кого пошутить, смело звоните по номеру +7985-ххх-хх-хх и выплескивайте все, что накопилось. Тариф безлимитный, первые десять минут разговора сопровождаются неподдельным восторгом и заливистым смехом.

Можно бесконечно долго наблюдать огонь, воду и остроту ума Ширвиндта.

Всегда Ваш, застывший в восхищении, кумир[1]

Максим Галкин.

P. S. Если не дозвонитесь до меня, набирайте мою супругу. Она, между прочим, неплохая певица – присмотритесь.

Я

Действительно в порыве белой зависти после очередного телевизионного концерта Макса я вынужден был признать, что его импровизационный дар зашкаливает и мне такой свободы и хорошего нахальства в этой профессии уже никогда не приобрести: «По Далю, “кумир – предмет бестолковой любви и слепой привязанности”. Наступаю на горло старческому брюзжанию и признаюсь в слепой (вижу действительно неважно) привязанности к Максиму Галкину».

Советский комедиограф Семен Нариньяни, когда принес в Театр имени Ленинского комсомола пьесу «Опасный возраст», сказал: «Играйте весело, не обращайте внимания на текст, потому что драматургия – вещь нехитрая». Импровизация – вещь хитрая. Например, Ростислав Янович Плятт – потрясающий комик и удивительно тонкая натура. Мы с Львом Лосевым, моим другом и соавтором (позже директором Театра имени Моссовета), в наши шутейные программы в Доме актера и в телевизионные передачи всегда тащили Плятта. Он выходил, и все говорили: «Какой Плятт прелестный импровизатор». А он произносил написанный текст вплоть до запятой. Не умел иначе. Учил, делал своим, но не импровизировал.