Читать книгу "Сокровища и реликвии эпохи Романовых - Николай Николаев"

Принцип следствия — ловить всех подряд. Ужинцева упоминает монашку Елшину, та — монашку Володину… И везет, везет их спецконвой со всех концов России — Тюмень, Омск, Бийск, Москва, Ленинград. Жены, дети, зятья, золовки. Домогаются от них подробностей, адресов, которых они не знают. У чекистов — план, дело на контроле Москвы. Пусть результата все нет, но сколько следственных действий выполнено!

Спору нет, царские богатства подлежали национализации. Не только по тогдашним, революционным законам, но и по нынешним — имущество выморочное, то есть оставшееся без прямых наследников. Однако порядочного человека ограничивают и другие законы — истории, веры, морали, превращавшие имущество в святыню.

Между тем человеческий вал, прошедший в 1933–1935 гг. через тюремный спецкорпус № 2, подхватил и слабых духом, и откровенных негодяев. Хотя, с другой стороны, есть ли право винить их! К тому же следователи могли понаписать в протоколе и то, чего не было.

Сын священника Васильева доносил на братьев, их жен. «Допускаю, что и моя мать была участницей… В Омске она сбывала в Торгсине золотые изделия».

Елшина: «В 1923 г. псаломщица Паршукова ночью уносила из монастыря корзину… там были мешочки, чем-то наполненные. Она до 1932 г. жила в Тобольске». Елшина заняла место умершей игуменьи. «Примерно в 27–28-м году поступило письмо из Эстонии на ее имя… Я письмо вскрыла… в котором Волков (бывший камердинер. — Авт.) извещал ее… Я это письмо через знакомую коммунистку передала в ГПУ с условием, чтобы по прочтении вернулось… Я здесь имела цель завязать с Волковым связь… а ГПУ бы за этим следило».

Кирпичников, который, по его словам, «при живности Николая Романова в Тобольске был в близких отношениях с ними, пилил дрова во время их прогулок», оказался мелким жуликом — в Екатеринбурге успел до расстрела «присвоить штук 15 мельхиоровых ложек, часть посуды с гербами и салфеток». Топил на допросах горничных, лакеев, фрейлин, среди которых укрывателей шпаги, «ожерельев» и бриллиантов не установили. От семейства Васильева проку оказалось мало. Предусмотрел батюшка, что попадья болтлива, ввел в курс событий приблизительно.

А вот сокровища, вверенные полковнику Кобылинскому, казалось, близки, почти взяты. Но нет! С ними связаны самые драматические события.

Гвардейский полковник Евгений Кобылинский, дворянин, фронтовик, был человек чести и долга, что подтверждает даже выписка из его расстрельного дела. «После февральской революции назначен начальником гарнизона Царского Села… принимал живое участие в сокрытии интимностей в семье Романовых… прятании концов при обнаружении трупа Распутина… продолжая служить государю и императору верой и правдой, терпя грубости и нахальство охраны, он сделал для царской семьи все, что мог, и не его вина в том, что недальновидные монархисты не обратились к нему, единственному человеку, который имел возможность организовать освобождение царской семьи…» В 1919 г. Кобылинским предлагали уехать за границу. Отказался. Расстрелян в 1927-м.

В 1934-м за полковника пришлось отвечать его жене. О чем она могла свидетельствовать? В шкатулке увидела «сплошную святящуюся массу» весом «не меньше двух килограммов». Нет, не заметила ни диадем, ни царской звезды. От нее добивались выдачи списка драгоценностей: «Какую цель Вы преследуете, скрывая его?» Тщилась доказать свою искренность, терзала память, извлекая из нее подробности тех страшных предотъездных дней: браунинг великой княжны Ольги в столе у мужа, коробочка с серебряными рублями — на последнем уроке передал царевич, просил закопать поглубже, а то монетки редкие.

В Орехово-Зуеве у Кобылянской остался один-одинешенек сын-школьник. Ее отпустили и снова забрали. Панический страх женщины за своего мальчика внушал чекистам некоторую надежду на приоткрытие тайны, ибо к тому времени из ее действительных держателей уже трудно было что-либо вытянуть. Константин Иванович Печекос лежал в больнице после попытки самоубийства. Его жена Анель Викентьевна покончила с собой, проглотив куски разломанной ложки.

На втором допросе Константин Иванович не скрыл, что дал полковнику и, значит, императору, клятву хранить молчание. Что, кроме пакета, получил кинжалы и шпаги. Держал у себя, а когда брат, тоже богатый купец, собрался бежать в Польшу, они вдвоем замуровали все в Омске, в стене собственного дома Александра, на шестом этаже. Там и царское, и братнино. Через границу перевезти было нельзя.

Четыре дня следователи ломали стены в доме по Надеждинской улице. На четвертый — Печекос, присутствовавший при сем явно бесполезном занятии, улучив момент, прыгнул из чердачного окна. Переломан таз, разбит позвоночник, но остался жив.

По российскому обыкновению, трагедию сопровождал фарс. Телеграммы из Омска в Свердловск от сотрудника ГПУ, сторожившего Печекоса в больнице: «По совету профессора приходится покупать ряд продуктов, а главное, портфейн, который “знакомый” пьет вместо воды… Переживаю большую нужду», «Шлите денег выздоровление».

Кобылянскую заставили написать письмо в больницу: «Константин Иванович, умоляю Вас отдать все, что Вам отдано… Подумайте о страдании всех людей, связанных с этими вещами». Печекос молчал. Кончилось тем, что выпустили с подпиской о невыезде. Следили за ним до конца 1960-х гг.: не сможет же бывший купец устоять перед соблазном баснословного богатства, как-нибудь выдаст себя.

Всех фигурантов постепенно освободили с той же подпиской, под надзор и слежку. В 1937–1938 гг., надо полагать, большинство «устранили». Само дело перед войной сдано в архив, поскольку «представляет оперативную ценность», но «в настоящее время использовано быть не может». Кладов, кроме Марфиного, так и не нашли.

Не исключено, что семейные предания сохранили тайные места. Правда, среди тех, кто в самом деле мог их знать, многие были бездетны, другие — покинули Россию. Может быть, потомки эмигрантов осведомлены? Александр Печекос умер в Польше, сын его подался на заработки в Южную Америку. К примеру, они? Ведь только человек, живший в другой стране, а то и на другом континенте, решился бы доверить свой крест детям, не опасаясь за их жизнь.

Список изъятых ценностей просмотрел директор Алмазного фонда Роскомдрагмета Виктор Васильевич Никитин и прежде всего усомнился в профессионализме оценщиков, в выставленных ими ценах, предположив гораздо более высокие. А каковы они сейчас? Никитин засмеялся: надо прибавить длинный ряд нулей. Однако о местонахождении вещей Виктор Васильевич и гадать не берется. Уверен: «Никто уже вам не скажет».

Реквизированные вещи свозились в Гохран, Государственное хранилище ценностей. Там их сортировали по «счетам» — золото без драгоценностей, с драгоценностями, платина, серебро… Очень много золота переплавлялось, бриллианты отправляли на промышленные нужды. Плюс голод, индустриализация, содержание компартий, Коминтерна, прочие темные государственные дела. 1933 г. — пик этой вакханалии. На Запад, на аукционы текла золотая река. Предложение превышало спрос, цены были в большинстве бросовые, но и дорогие вещи были недороги. Диадема, проданная за 240 фунтов стерлингов, стоила на аукционе в 1978 г. 36 тысяч.

Виктор Васильевич показал каталог перевезенных в 1914 г. царской семьей в Москву, в Оружейную палату, коронационных регалий, украшений. Две трети даже этих музейных ценностей, числившихся по разряду «государственное достояние», были проданы правительством за границу.