Читать книгу "Марк Мидлер. Повесть о фехтовальщике - Александр Мидлер"

Обратите внимание на черты характера отца – быстрый, азартный, техничный, смелый, самоотверженный. И еще одна черточка. Проиллюстрирую ее фрагментом «Автобиографии», в котором Марк пишет:

«Моего отца, Петра Марковича Мидлера, известного в 30-е годы футболиста московского «Динамо», болельщики звали почему-то «Яша – левый край».

Папа с ними не спорил, Яша, так Яша. Безропотно выслушивал их соображения. Например, я слышал от отца, что приезжий из Одессы один из фанатов, который напросился носить папин спортивный баул, порекомендовал: «У вас, Яша, волшебная левая нога. Если бы вы, Яша, играли правой ногой хотя бы вполовину так, как левой, вы бы, Яша, стали лучшим нападающим страны».

– Ты ответил ему? – спросил я папу.

– Обязательно. Я сказал: «Хорошо, Яша».

В какой-то мере можно допустить, что склонность к юмору, азартность, быстрота и техничность, смелость и самоотверженность – это у Марка от отца.

Как все динамовцы, наш отец должен был служить в войсках НКВД. Однако ему удалось миновать участия в карательных операциях. Он работал под Москвой на фронте инструктором по физкультуре.

После войны он тренировал различные команды динамовских футбольных клубов. Боли в его травмированной ноге росли и достигли уровня ежедневных с трудом переносимых страданий. Он уже не мог тренировать. Стал заместителем директора московского спортивного магазина «Динамо» на Тверской, тогда она называлась улицей Горького. Потом папу засудили за «потерю бдительности». За то, что не донес «органам» на ворюгу директора, отцу дали два года по статье «халатность».

Когда он вышел на свободу, ни быстроты, ни азарта, ни смелости, ни присущей ему раньше улыбчивости у него не замечалось. Остались только самоотверженность и почти плюшевая мягкость и доброта.

По моим – авторским – наблюдениям, Марку достались не только самоотверженность и некоторая выборочная мягкость и доброта, но и прежние папины «спортивность и юмор». Характерная для отца защитная улыбка над самим собой стала у Марка все чаще оборачиваться хотя и безобидной, но насмешкой над другими. Эта наклонность сыграла важную роль в его судьбе.

Что касается спортивности, то тут все солнечно и прозрачно: Марк одинаково блестяще играл в футбол и фехтовал. У него долгое время была та же дилемма, что у его тренера Виталия Андреевича Аркадьева, который в молодости колебался, что выбрать: игру в футбол или фехтование. Наконец, когда брат-близнец Борис Аркадьев выбрал футбол, Виталий Аркадьев отправился фехтовать.

У Марка не было близнеца, но было раздвоение спортивной личности. Слишком успешен он был и в том, и в другом.

* * *

Теперь о маме. От мамы, мне кажется, Марку досталась тяга к дерзкому озорству и к импровизации.

Мама была красивая: дымчатые волосы, большие серо-зеленые глаза. Двухцветные. На катке «Динамо» постоянные посетители – подростки – называли ее «Радуга». Близкие друзья редко использовали это прозвище. У них она была «Маркиза».

Многолетнее курение папирос и контузия испортили внешность «Маркизы». Контужена она была взрывом фугасной бомбы, упавшей на соседний дом.

По характеру мама была любительницей приключений. В двадцать один год решила посмотреть вдруг, как работает московский уголовный розыск, и поступила туда работать. Работала три дня «муровкой», успела получить урок. Привожу его полностью, как рассказывала мама – здесь виден ее характер на фоне 30-х годов.

«В МУР пришел рецидивист. Человек известный. Пришел сам. Не с повинной. Попросил помощи. Прикрывает лоб полами своей рубашки. Живот открыт. (На улице – ниже нуля).

Иван Сергеич, следователь, мой начальник, спрашивает:

– Фамилия?

Тот говорит, как полагается:

– Кутепин.

А Иван Сергеич не только знает, что это за шишка, но в курсе, что накануне у Николая Кутепина кончился срок заключения.

А тот, смотрю, жмет рубашку ко лбу. И у него, глазам своим не поверила, катятся слезы. Градом!

Сергеич говорит:

– Ну-ка, покажи.

Вор отнимает рубашку ото лба, а там – слово дурное из трех букв. Крупная татуировка. И рисунок рядом. Небольшой. Рисунок того же смысла.

Рассказывает:

– Вчера был освобожден. Встретился по дороге домой с другим вором. Посидели в пивной. Очнулся в парке на скамейке с сильнейшей головной болью. Поднялся. Прохожие ведут себя странно. Навстречу шла пожилая женщина. Взглянула, охнула и шмыг в сторону. Потом встретился мужчина. Взглянул – согнулся от смеха. – Вор бормочет, пытаясь удержать судорогу на лице: – Подхожу к зеркалу в парикмахерской и…! В травмпункте сказали, что единственный способ избавления от такой глубокой татуировки – выжечь ее каленым железом. Но примерно с таким же успехом, сказал доктор, решить проблему можно, отрубив тебе голову.

И вот вор пришел в уголовный розыск. Иван Сергеич выслушал его рассказ. Я тоже была под впечатлением. Сергеич сказал:

– В Париже есть один профессор, который делает такие операции. Не остается следа. Стоит бешеных денег. Кто ж тебя пошлет в Париж?

– Я отвернулась, – продолжала свой рассказ мама, – чтобы не видеть лица Кутепина. Вышла из комнаты и больше в МУР не возвращалась.

Я спросил:

– Если уж ты стала «муркой», неужели они так просто от тебя отвязались?

– Звонили несколько недель. Тогда я «призналась», что, когда уходила последний раз, выбросила в урну удостоверение угрозыска. Они мне: «Выпишем новое». Я набралась смелости и сказала: «Я снова его выброшу».

Ей предложили подать заявление об уходе из МУРа по собственному желанию, что она и сделала.

Талантливо игравшая на фортепьяно, мама озвучивала в первых лентах кино немые фильмы и предавалась неудержимому музыкальному фантазированию. И пошла в аккомпаниаторы в художественную гимнастику и там «оттянулась» в свободной своей импровизации, в небольшой степени согласованной с движениями гимнасток. Ее уволили. Она пошла сопровождать фигурное катание. От импровизации не отказалась.

Я помню долгие часы, проведенные на лавочке на катке под звуки маминых фортепьянных фантазий. Мы ждали ее на вмерзшей в лед лавочке и страдали от холода. Да и есть хотелось. Но это играла наша мама!

Не могу избавиться и от предыдущей картины, как мы сидим с братом вдвоем на матах в гимнастическом зале. Мама пока была еще не уволена и резвится на клавишах, а перед нашими глазами танцуют гимнастки.

– Лучше бы мама танцевала сама, – шепчет мне брат.

* * *

От мамы, мне кажется, Марку передалось упоение классической музыкой. Внешне будучи человеком, владеющим своими эмоциями, Марк безудержно, страстно любил слушать композиторов, чьи произведения играла мама: Баха, Вивальди, Моцарта, Бетховена, Шопена, Листа, Брамса, Чайковского, Шостаковича… В Москве я с подросткового возраста ездил с ним на международные турниры, в которых брат принимал участие, и каждый раз, садясь в машину, он включал классику. Это я помню очень хорошо. Когда я смотрел его поединки, мне казалось, что он их создает по ассоциации с музыкой, которую мы только что слушали.