Читать книгу "Магистраль Вечности - Клиффорд Саймак"

Он опустил узел с поклажей наземь и прислонил к нему лук. Обрамленная утесами, расписанная осенними красками обширная долина, где соединялись две огромные реки, выглядела так, как рассказывали охотники на буйволов, которых он встретил на высокогорной равнине с месяц назад. При мысли о них он улыбнулся – они были славные люди. Они просили его остаться, и ему самому хотелось того же. Там была девушка, которая смеялась негромким грудным смехом, и был юноша, дружески коснувшийся его рукой. Однако он не мог остаться с ними.

Солнце поднималось, и под его лучами клены у дальнего утеса запылали золотом и багрянцем. И там, на скалистом мысе, что возвышался над местом слияния рек, стоял огромный дом, о котором ему говорили; многочисленные печные трубы торчали над крышей, словно уставленные в небо короткие толстые пальцы.

Юноша поднял висевший на груди бинокль и поднес к глазам. От движения ремешка тихонько стукнулись друг о друга медвежьи когти на его ожерелье.

Джейсон Уитни закончил утреннюю прогулку и сказал себе, что это была его лучшая прогулка. Хотя та же самая мысль неизменно приходит ему в голову каждое утро, когда он по склону поднимается к дворику, а из кухни плывет аромат жареной ветчины и яичницы, которую готовит Тэтчер. Но сегодня утро и впрямь замечательное. Такое свежее, даже с прохладцей, пока ее не разогнало поднимающееся солнце; и листья, подумал он, листья просто великолепны.

Он стоял на краю обрыва и смотрел вниз на две реки, и синева водной глади (возможно, чтобы дополнить краски осеннего полотна) была темнее обычного. Он глядел на стаю уток, летевших через долину над самыми макушками деревьев; в одном из маленьких прудов, которыми был усеян заливной луг, по колено в воде стоял лось, он опускал голову в воду и обрывал лилии, а когда вновь ее поднимал, вода потоками скатывалась с мощных рогов. Джейсону даже чудился плеск этих водопадов, хотя он знал, что так далеко их не услышишь.

Две собаки, сопровождавшие его на прогулке, убежали вперед и теперь ждали во дворике; ждали не его, хотя ему было бы приятно так думать, а свои миски с едой. Во время прогулки Баусер, проживший на свете много лет, ступал подле Джейсона тяжело и степенно, а Ровер, глупый щенок, в ореховой роще загнал на дерево белку, а на осеннем поле поднял стаю куропаток из собранной в снопы кукурузы.

Открылась дверь во внутренний дворик, и вышла Марта с мисками для собак. Она поставила миски на камни, а собаки ждали вежливо и уважительно, помахивая хвостами и насторожив уши. Затем Марта вышла со двора и двинулась вниз по склону навстречу Джейсону. Поцеловала его привычным утренним поцелуем и взяла под руку.

– Пока ты гулял, – сказала она, – я разговаривала с Нэнси.

Он сдвинул брови, пытаясь сообразить.

– Нэнси?

– Ну да. Ты же знаешь. Старшая дочь Джеффри. Мы с ней так давно не говорили.

– Теперь вспомнил, – сказал он. – И где же Нэнси сейчас обитает?

– Где-то в районе Полярной звезды, – ответила Марта. – Они совсем недавно переехали. Живут на чудеснейшей планете…

Вечерняя Звезда сидела на корточках в вигваме и украшала амулет. Она очень старалась, чтобы он вышел красивым, и сегодня же собиралась отнести его дубу. День для этого хороший, сказала она себе, – ясный, тихий и теплый. Такие дни надо ценить, хранить их у самого сердца, ведь разноцветных, ярких дней осенью бывает немного. Скоро настанут дни сумрачные, когда холодный туман повиснет меж обнаженных деревьев, и задуют ледяные северные ветры, и принесут с собой снег. С улицы доносились звуки утренней жизни лагеря: стук топора по дереву, бренчание котелков, дружеский оклик, беззлобный лай собаки. Чуть позже люди опять пойдут расчищать старые поля – придется выкорчевывать поросль, убирать камни, сгребать и сжигать сорняки, оставляя землю обнаженной, готовой к тому, что весной ее вспашут и засеют. Все будут заняты, и Вечерней Звезде будет нетрудно потихоньку ускользнуть из лагеря и вернуться прежде, чем ее отсутствие заметят.

Никто не должен знать, напомнила она себе, ни отец, ни мать, ни тем более Красное Облако, первый вождь племени и ее дальний-дальний прапрадед. Ибо не пристало женщине иметь духа-хранителя. Правда, сама она не видела в том ничего дурного. В тот день, семь лет назад, признаки ее хранителя проявились слишком явно, чтобы в них усомниться. Дерево говорило с ней, и она говорила с деревом, как если бы разговаривали отец и дочь. Я не искала, подумала она, этого родства. И в мыслях ничего подобного не было. Но если дерево с тобой говорит, что остается делать?

А сегодня заговорит ли оно? После столь долгого отсутствия вспомнит ли?..

Езекия сидел на мраморной скамье под старой ивой, закутав в грубую коричневую рясу свое металлическое тело, – это и есть гордыня и притворство, думал он, недостойные меня, ибо я не нуждаюсь ни в том, чтобы сидеть, ни в том, чтобы носить одежду. Желтый лист кружась опустился ему на колени: чистая, полупрозрачная желтизна на фоне коричневой рясы. Езекия хотел было его смахнуть, но сдержался. Кто я такой, подумал он, чтобы вмешиваться или противиться даже столь простой вещи, как падение листа?

Он поднял глаза, и взор его остановился на огромном каменном доме; он стоял примерно в миле от монастыря на возвышающейся над реками скалистой стене – могучее, большое строение; окна его поблескивали на утреннем солнце, а печные трубы напоминали руки, с мольбой воздетые к Господу.

Именно они, люди, живущие в доме, должны быть здесь вместо нас, подумал он и тут же вспомнил, что на протяжении многих веков там живут только двое, Джейсон Уитни и его милая жена Марта. Порой кто-нибудь из бывших жильцов возвращается со звезд, чтобы посмотреть на свой старый дом – или старое фамильное гнездо, если они родились далеко отсюда. И что им делать там, среди звезд? – спросил себя Езекия с оттенком горечи. Заботить их должны отнюдь не звезды и не тамошние развлечения; единственное, что поистине должно волновать каждого человека, – это состояние его бессмертной души.

В роще музыкальных деревьев за монастырскими стенами тихонько шелестели листья, но деревья пока молчали. Попозже, где-нибудь после обеда, деревья начнут настраиваться для ночного концерта. Это будет великолепно, подумал Езекия, несколько стыдясь своей мысли. Одно время он представлял себе, будто их музыка является пением какого-то божественного хора; впрочем, он понимал, что это лишь плод его воображения. На церковную музыку пение деревьев порой не походило вовсе.

Именно такие мысли, сказал он себе, а также сидение на скамье и ношение одежды не позволяют мне и моим товарищам должным образом выполнять задачу, которую мы на себя возложили. Однако обнаженный робот, подумал он, не может предстать перед Богом; он должен быть прикрыт человеческой одеждой, если желает заменить человека.

Старые сомнения и страхи хлынули потоком, и он сидел, согнувшись под их тяжестью. Казалось бы, они его мучили с самого начала (и других тоже), но их острота не притупилась. С течением времени они лишь обострялись, и, потратив столетия на изучение подробнейших комментариев и пространных писаний людских теологов, Езекия так и не нашел ответа. Быть может, с болью спрашивал он себя, его вопросы суть чудовищное кощунство? Могут ли существа, которые не обладают душой, служить Богу? Но, может быть, после стольких лет работы и веры они обрели-таки душу? Он поискал внутри себя душу (причем не в первый раз поискал), но не нашел. Будь она у меня, размышлял он, как ее узнать? Из каких составных частей складывается душа? Можно ли вообще ее обрести или надо с душой родиться – а если верно последнее, то какие генетические модели принимают в этом участие?