Читать книгу "Особый штаб "Россия" - Иван Ковтун"

Поэтому многие офицеры (не говоря уже о солдатской массе) воспринимали Февральскую революцию как естественную реакцию народа на ошибочную политику Николая II. Разочарование и отрезвление от революционной пропаганды пришли слишком поздно…

Болезненным ударом по армии и ее офицерскому корпусу был приказ № 1 Петроградского совета от 1 марта 1917 г., согласно которому вся власть в армии переходила к солдатским комитетам, производилась выборность командного состава, запрещалась выдача офицерам оружия.

После Февральской революции старое военное руководство во главе с Главнокомандующим, генералом от инфантерии М. В. Алексеевым не сумело противостоять демократизации армии, созданию солдатских комитетов всех уровней. Решительным толчком к дальнейшему понижению боеспособности русской армии явились реформы первого военного министра Временного правительства А. И. Гучкова. Главной из них — по своей губительности — была смена командного состава. Было уволено большое количество высших военачальников. За несколько недель было снято с должностей 143 старших начальника, в том числе 70 командиров дивизий. Военное руководство было запугано. Многие из оставшихся на постах не решались противодействовать развалу армии. К середине мая 1917 г., после окончания гучковской «чистки», из 40 командующих фронтами и флотами 14 имели мужество открыто бороться с «демократизацией», тогда как 15 ее поощряли и 11 оставались нейтральными[28].

Огромное воздействие на судьбы офицерства, его взгляды и идейные воззрения также оказала двусмысленная и предательская позиция Временного правительства по отношению к армии. Как вспоминал генерал-лейтенант М. Д. Бонч-Бруевич, А. Ф. Керенский «одной рукой побуждал офицерство агитировать в пользу верности союзникам, другой охотно указывал на “военщину” как на главных виновников затяжки кровопролития… Понятно, к чему это приводило»[29].

Сильным ударом по армии явился и провал июньского наступления войск Юго-Западного и Западного фронтов. Многие части самовольно, не подчиняясь командирам, откатывались в полном беспорядке, даже не дожидаясь подхода противника. Наконец, последним ударом для патриотов старой армии явились издевательства плебейско-солдатских масс над офицерами. В начале сентября 1917 г. по войскам прокатилась волна линчевания командиров. Нижние чины вешали, расстреливали, топили своих начальников. Такая армия уже не могла сражаться. Единственной мечтой и целью солдат стал конец войны и полная демобилизация.

Однако в этой крайне сложной и трагической ситуации еще оставались надежды, что здоровые русские силы, особенно офицеры, смогут переломить ситуацию. Такой надеждой можно считать выступление генерала Л. Г. Корнилова. «Движение генерала Л. Г. Корнилова было в тот момент единственной в России силой, способной предотвратить катастрофу, — отмечает историк С. В. Волков, — и закономерно вызвало воодушевление и подъем духа в офицерской среде. Временное правительство идет за шайкой германских наймитов, он лишь выражал то, что и так чувствовали и в чем успели убедиться на своей участи офицеры»[30].

Но корниловское выступление оказалось неудачным. Последовали многочисленные перемещения среди командного состава, аресты и бесчисленные расправы над офицерами. Все это еще более отторгло офицерский корпус от Временного правительства.

С победой большевиков только незначительная часть офицеров сразу выступила против советской власти (впоследствии они составили ядро Белого движения). Остальные либо поддержали октябрьский переворот, либо заняли выжидательную позицию. Однако факт остается фактом: офицерство Русской армии своим бездействием в той или иной мере способствовало распространению власти большевиков.

Зимой 1917–1918 гг. армия окончательно развалилась, и в тыл потянулись эшелоны покинувших фронт солдат, сопровождая свое продвижение беспорядками и грабежами. Множество офицеров — и оставшихся на фронтах, и пробиравшихся к своим семьям — были безжалостно убиты в эти месяцы. Сколько тысяч таких офицеров погибло, сегодня подсчитать невозможно.

С течением времени среди офицеров начало расти недовольство большевиками, чья деструктивная деятельность начала однозначно восприниматься как «удар в спину». Все это привело к тому, что значительная часть офицерства со временем выступила против советской власти[31].

Став свидетелем Февральской революции, Борис Алексеевич Смысловский оставил охваченный беспорядками Петроград и убыл на фронт. Однако долго воевать не пришлось: армия стремительно разлагалась, солдатский террор против офицеров усиливался. Не желая стать его очередной жертвой, поручик Смысловский, как и многие другие офицеры, был вынужден покинуть войска. Смысловскому удалось перебраться в Москву. Здесь, в конце октября — начале ноября 1917 г., он принял участие в восстании юнкеров. В боях на Арбате 1 ноября 1917 г. Борис Алексеевич получил контузию и ранение в ногу. Раненый, он скрывался некоторое время на квартире у своего двоюродного дяди — известного хирурга Григория Евгеньевича Стеблин-Каминского (1876–1959), который прооперировал его в домашних условиях[32].

Далее в биографии Бориса Алексеевича встречается много неясного. Согласно одной из версий, подлечившись, он покинул Москву, вернулся в Петроград, откуда бежал в Финляндию — в армию Маннергейма, у которого он якобы был офицером связи. По другой версии, озвученной самим Смысловским летом 1945 г. в интервью журналисту Генри Винсенту Новаку, в 1918–1919 годах он успел послужить в рядах Рабоче-крестьянской Красной армии, куда был принят на службу и его знаменитый дядя — Евгений Константинович Смысловский[33].

Единственное, в чем не возникает сомнений, что дядя Смысловского действительно служил в РККА. Об этом факте упоминал, в частности, известный публицист Иван Лукьянович Солоневич в статье «От побед к поражению» («Наша страна», 1952, № 145–146): «Генерал Б. Хольмстон… — отпрыск очень старой и традиционно артиллерийской русской семьи. Его дядя ввел ряд усовершенствований в русскую артиллерию, а другой его дядя — профессор Михайловской артиллерийской академии, а затем, при советах, — Академии Генерального штаба имени Фрунзе. (Скончался в 1936 году в чине комдива и был похоронен в Москве с большими почестями)»[34].