Читать книгу "Патриарх Гермоген - Дмитрий Володихин"

Помимо этого есть и другие соображения, не позволяющие причислить Гермогена к выходцам из аристократической среды. Некоторые из них изложил С.Ф. Платонов: «Что патриарх не был высокого рода, в этом можно не сомневаться. Если бы он был из служилого класса (то есть дворянства или аристократии. — Д. В.), то, по тогдашнему обычаю, с иноческим именем писал бы свою мирскую фамилию, но мы ее ни разу не встречаем в памятниках, относящихся к Гермогену».

Кроме того, вписывать попа-бельца из провинциальной Казани в немногочисленную, но весьма привилегированную группу высшей аристократии, по меньшей мере, легкомысленно. Так может поступить лишь человек, слабо осведомленный о статусе названного слоя в русском обществе XVI века. Для представителя высшей знати нормальным делом было занимать воеводские посты, заседать в Боярской думе, наместничать в крупных городах. Удалясь от мира во иночество, персона, принадлежащая к одному из боярских родов, могла сделаться настоятелем крупного монастыря, архиереем, на худой конец — иноком, коротающим век на покое, но в роскоши, то есть сохранив материальный достаток. А что такое белый иерей в посадском храме провинциальной Казани? К концу XVI столетия Казань располагала примерно полутора десятками храмов, не считая монастырские. Церковь Николы Гостинодворского среди них не выделялась ни выдающимся богатством, ни какой-либо другой значительностью. Храм, благодаря своему расположению, оказывался в центре внимания казанского купечества и, вероятно, его обставили изрядно. Но — и только. Он не чета более крупным храмам Кремля, особенно соборному — Благовещенскому. Должность иерея в такой церкви по большому счету заурядная. Вряд ли отпрыск Шуйских или Голицыных, да любой, скажем так, боярской фамилии опустился бы до столь скромного положения. А если бы и пошел по такому пути, родня моментально вытащила бы его с малого прихода, не позволив позорить семейство.

Будь святитель столь знатным человеком, никогда бы не подвергся он оскорбительным нападкам со стороны М.Г. Салтыкова и князя Ф.И. Мстиславского, как это произошло во второй половине 1610 года. Оба они, безусловно, личности аристократического происхождения, явно не считали Гермогена себе ровней и не ждали, что за него вступится какое-либо сильное семейство.

Никаких сомнений: Гермоген не относится ни к Шуйским, ни к Голицыным, ни к каким-либо иным родам высшей аристократии.

Высказывалась и другая гипотеза — о происхождении Гермогена из церковной среды: «Судя по тому, что в его родстве были и священники, и иноки, можно подумать, что он был духовного происхождения». Первым высказал ее тот же Д.М. Глаголев, который прежде приписывал Гермогена к родне Шуйских. Он основывал свои соображения на записи в синодике Троице-Сергиевой лавры № 814, где в числе родичей патриарха записан «священноиерей Феодор». Однако один тот факт, что среди родственников святителя был иерей, еще не делает его самого выходцем из духовенства. На этом основании невозможно построить ничего, кроме самых общих предположений.

Остаются две наиболее вероятные версии.

Первая из них, принятая большинством специалистов, восходит к одной публикации позапрошлого века. Некий С.А. Вятка составил «Историю рода Рязанцевых» (1884). Там, среди прочего, сообщалось: на одной из вятских икон сохранилась древняя надпись, из которой следует, что в 1607 году патриарх Гермоген благословил иконой «зятя своего Корнилия Рязанцева» — посадского человека на Вятке. Отсюда следует: скорее всего, и сам святитель происходил из рода посадских людей, иначе говоря, ремесленников или торговцев. Данную версию поддержали прежде прочих С.Ф. Платонов и П.Г. Васенко, а затем множество других историков. Самое общее значение ее Васенко высказал в двух словах: «Скорее всего, знаменитого патриарха следует считать человеком из народа».

К данному мнению присоединяется и автор этих строк. Темпераментный сын небогатого купца или ремесленника из провинции вполне мог пуститься в приключения с казаками, а потом, отвязавшись от авантюристических дел юности, встать на духовную стезю. Ничего странного, ничего невозможного. А вот выход поповича в казаки помыслить труднее. Могло быть, да. Куда только не срываются удалые сыновья примерных отцов! Но вероятность подобного поворота — ниже.

С. Кедров попытался примирить две версии, изложенные здесь последними: «С достоверностию можно заключить только одно, что патриарх происходил из среднего класса и, может быть, из духовного». Но примиряй не примиряй разные гипотезы, а без новых сведений из источников ничего не добавится к твердым знаниям о происхождении Гермогена.

Поиск в ином направлении предпринял Н.В. Мятлев, и к его словам стоит прислушаться, поскольку за Мятлевым стоит честно заработанная репутация хорошего специалиста по истории старого русского дворянства. Про запись на иконе, известную по «Истории рода Рязанцевых», он пишет: «Запись эта приобретает особое значение при сопоставлении ее со сведениями, находящимися в старинном списке надгробий Троице-Сергиевой лавры… и списке погребенных в этом монастыре лиц… где говорится, что на Лаврском кладбище в четвертом ряду от мосту, “что из Троицы ходят к государевым хоромам по правую сторону”, лежит род Шаховских и в числе других лиц, погребенных в этом ряду, указан князь Ермолай, во иноцех Ермоген, “преставися [7]139 году[9] июня в 6 день”, в ногах у коего и у князя Мирона Михайловича Шаховского, во иноцех Мисаила, покоится инок Антоней Резанцов — чашник, скончавшийся 30 ноября 1633 года».

С точки зрения Мятлева, совместное погребение инока Антония Рязанцева с князьями Шаховскими и помещение его надгробия в списке XVII века под общей рубрикой надгробий членов этой фамилии «вне всякого сомнения устанавливает существование родственной связи между Рязанцевыми и князьями Шаховскими, в роде коих в первой четверти XVII века было лицо, носившее в мире имя Ермолая и принявшее в иночестве имя Ермогена, то есть одноименное патриарху Ермогену, свойство которого с вятчанами Рязанцевыми… также не подлежит сомнению». Мятлев отвергает случайное совпадение мирского и иноческого имен патриарха и пережившего его на 20 лет современника князя Шаховского. Слишком уж совпадение это поразительно! Если патриарх был свойственником Шаховских, продолжает свое теоретическое построение Мятлев, то не случайно один из них — князь Семен Иванович — в составленной им «Повести о некоем мнисе, како послася от Бога на царя Бориса во отмщение крове праведного царевича Димитрия», восхваляя Ермогена, называет его «мужем чудным зело и благочестивым и по Бозе ревнительным». Такова наиболее сильная часть версии Мятлева.

Дальнейшее развитие его гипотезы откровенно слабо. Мятлев ищет уже не родство, а некое «свойство» (то есть непрямую брачную связь между представителями двух родов) святителя и царя Василия Шуйского, вновь поминая «любопытный намек дневника Марины». Родословная князей Шаховских принадлежит к числу наименее разработанных княжеских родословных, пишет Мятлев (и это совершенно справедливо); о брачных союзах семейства Шаховских до конца XVII века не имеется достаточных сведений (и это тоже абсолютно справедливо); так не поискать ли ниточки брачной связи, протянувшейся между ними и Шуйскими? Но последнее соображение уже ни на что не опирается, являясь пустым теоретизированием. Особенно в свете того, какую ошибку допустили при переводе «Дневника» Марины Мнишек и сколь бессмысленно искать после нее хоть родство, хоть свойстве, пролегшее меж святителем и монархом.