Читать книгу "Охотники за нацистами - Эндрю Нагорски"

Однако Герингу удалось избежать виселицы: незадолго до казни он раскусил капсулу с цианидом. За две недели до этого, после оглашения приговора, он вернулся в камеру «бледным и с вытаращенными глазами», по словам Г. М. Гилберта, тюремного психолога, работавшего с заключенными.[8] «Его рука дрожала, несмотря на все усилия казаться спокойным, – сообщил Гилберт. – Глаза были влажными, и он часто и тяжело дышал, пытаясь справиться с эмоциональным потрясением».[9]

Геринга и других заключенных особенно возмутил избранный способ казни. Капрал Гарольд Берсон, двадцатичетырехлетний журналист из Мемфиса, по судебным документам готовивший ежедневные сводки о Нюрнбергском процессе, писал: «Единственное, о чем беспокоился Геринг, – это воинская честь. Он не раз заявлял, что его могли бы просто взять и расстрелять, дать ему умереть смертью солдата. И не было бы никаких проблем. Проблема была в том, что он думал, будто повешение – худшее, что может случиться с солдатом».[10]

Фриц Заукель, курировавший в Третьем рейхе программу рабского труда, разделял чувства Геринга. «Уж повешение я никак не заслужил, – возмущался он. – Смертный приговор – хорошо, но такое… такое я не заслужил».[11]

Фельдмаршал Кейтель и его заместитель генерал Альфред Йодль умоляли избавить их от петли. Они просили расстрела – смерти, которая, по словам Кейтеля, «приличествует воину во всех армиях мира, если он приговорен к смертной казни».[12] Адмирал Эрих Редер также просил Контрольный совет союзников «заменить смертный приговор расстрелом из соображений милосердия». Эмили Геринг позже заявила, что ее муж планировал использовать капсулу с цианидом лишь в том случае, «если его ходатайство о расстреле будет отклонено».[13]

Таким образом, всего десять человек предстали перед палачом. Им был мастер-сержант армии США Джон Вудс.

Герман Обермайер, молодой солдат-еврей, который в конце войны поставлял Вудсу веревки и древесину для виселиц, вспоминал позднее, что этот раскормленный тридцатипятилетний уроженец Канзаса «вопреки всем правилам не чистил ботинки и не брился».[14] «Он вечно выглядел неряшливым, – добавлял Обермайер. – Штаны были грязными и мятыми, в кителе он словно спал всю неделю, сержантская нашивка едва держалась на двух-трех стежках желтой нитью, а фуражку он всегда носил не под тем углом».

Единственный американский палач на Европейском театре военных действий утверждал, что за пятнадцатилетнюю карьеру отправил на тот свет 347 человек,[15] включая американских военнослужащих, осужденных за убийства и изнасилования, а также немцев, обвиняемых в убийстве пилотов с подбитых самолетов союзников и в других военных преступлениях. Этот «пропойца» с «кривыми желтыми зубами, вонючим дыханием и немытой шеей», как выразился Обермайер, мог не заботиться о своем внешнем виде, потому что начальство нуждалось в его услугах.

В Нюрнберге же, по словам Обермайера, Вудс внезапно стал «одним из самых важных людей в мире», причем совершенно спокойно относился к своему заданию.

В спортивном зале возвели три деревянные виселицы, выкрашенные в черный цвет. Две из них предполагалось использовать поочередно, третью держали про запас на тот случай, если вдруг сломается механизм одной из основных. К эшафоту вели тринадцать ступеней, веревки свешивались с балок, поддерживаемых двумя столбами. Для каждой казни веревку меняли. Кингбери Смит, делавший репортаж с места событий, писал: «Когда веревка выпрямлялась, повешенный выпадал из поля зрения и оказывался во внутренней части виселицы. Ее нижняя часть с трех сторон была заколочена досками, а с четвертой завешена темной тканью, чтобы никто не видел предсмертных мук людей, повисших со сломанными шеями».

Йоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел нацистов, вошел в спортивный зал первым, в 1:11 ночи. Изначально хотели разрешить осужденным идти к виселице со свободными руками, но после самоубийства Геринга правила изменили. Риббентроп вошел со скованными руками, в зале наручники сменили на кожаный ремень.

Поднявшись на эшафот, «бывший дипломатический кудесник нацистского царства», как его иронично назвал Смит, возвестил собравшимся: «Боже, храни Германию». Получив разрешение на короткое продолжение, человек, сыгравший решающую роль в развязывании войн против многих стран, сказал: «Мое последнее желание – чтобы Германия вновь обрела единство, чтобы было достигнуто взаимопонимание между Востоком и Западом. Я мечтаю о мире во всем мире».

Вудс надел ему на голову черный мешок, поправил веревку и дернул за рычаг, открывая под ногами Риббентропа люк.

Две минуты спустя в зал вошел фельдмаршал Кейтель. Смит справедливо отметил, что он был «первым военачальником, казненным согласно новой концепции международного права: профессиональный военный не может избежать наказания за развязанную агрессию и военные преступления против человечества, ссылаясь на то, что он всего лишь добросовестно выполнял приказы начальства».

Кейтель сохранял выправку до последнего. Стоя на эшафоте с петлей на шее, он громко отчеканил, не выказывая ни малейших признаков страха: «Я прошу всемогущего Господа быть милосердным к народу Германии. Более двух миллионов немецких солдат погибли за отчизну до меня. Я иду вслед за моими сыновьями – во имя Германии».

Пока Риббентроп и Кейтель еще висели в петле и обе виселицы были заняты, объявили перерыв. Американский генерал, представлявший Контрольную комиссию союзников, позволил собравшимся – их было около тридцати человек – закурить. Почти все тут же полезли за сигаретами.

Вскоре врачи из США и СССР со стетоскопами исчезли за занавесом виселицы, чтобы подтвердить смерть приговоренных. Когда врачи вернулись, Вудс поднялся по ступенькам первого эшафота, достал нож и перерезал веревку. Тело Риббентропа, чья голова по-прежнему была закрыта черным мешком, на носилках отнесли в угол спортзала, закрытый черной завесой. Туда же затем последовали все остальные тела.

Перерыв закончился, американский полковник скомандовал: «Джентльмены, уберите, пожалуйста, сигареты».