Читать книгу "Новиков-Прибой - Людмила Анисарова"

Об отце Новиков-Прибой так рассказывает в очерке «Мой путь»:

«…был широк костью, физически силён, весь от земли. Жил долго и крепко, не поддаваясь разрушениям времени». О матери говорит: «Мать, будучи значительно моложе него, не отличалась таким здоровьем, а непривычный крестьянский труд состарил её раньше времени». И дальше противопоставляет её рассудительному, крепко стоящему на ногах отцу: «Она была мечтательна, увлекалась сказочным миром, в мыслях устремлялась к небу».

За отказ от производства в офицерский чин Силантий Новиков получает материальную компенсацию, что позволяет ему построить на выделенной властями земле дом, обзавестись хозяйством. Хозяйствовал Силантий Филиппович основательно, к чему с малолетства приучал и сына Сильвестра. Долгие годы в семье не было других детей. И вот когда Сильвестру шёл уже шестнадцатый год, Бог посылает Новиковым (по-уличному их звали Силкиными) ещё одного сына. Он родился 12 марта (ст. ст.) 1877 года и был назван одним из самых распространённых на Руси имён — Алексей.

Босоногое детство Алёши Силкина ничем не отличалось от жизни его сверстников. И то, что он впоследствии стал известным человеком, было для односельчан его недосягаемо, заоблачно, а главное, абсолютно непонятно: знали Пушкина, про Толстого слыхали, а тут на тебе — свой, матвеевский, кого пострелёнком знали да с чужих огородов гоняли, к ним прибился! Был Алёшка Силкин, а стал — писатель Новиков-Прибой!

Спустя годы именно этот пострелёнок, повидав жизнь и став тем, кем он стал, найдёт удивительно трогательные и нежные слова о родном селе, о речке Журавке, составлявшей смысл существования любого деревенского мальчишки. Может, и мало кто из матвеевских эти слова прочитал. Но в сердцах других — миллионов читателей нескольких поколений — они всегда будут отзываться тёплыми, призывными воспоминаниями о своей малой родине, о своей речке детства.

«В селе, где я родился, сзади нашего двора, за огородами, протекает маленькая речушка Журавка. Глубина её, как говорится, воробью по колено, но в ней водятся гольцы и пескари. Как только ноги мои окрепли для самостоятельного передвижения, я в летние месяцы по целым дням проводил на ней, испытывая необычайное удовольствие…

Впереди у нас ещё будет Великий океан. Всё это было очень грандиозным, но я никогда не забуду свою милую, говорливо-журчащую речонку, где ловил гольцов и пескарей и где прозвучало мое детство, как песня жаворонка».

Но далеко не все дни отрока Алексея звучали, как песня жаворонка, беззаботно и легко. Хватало и печали. И самой большой печалью было то, что поначалу не давалась ему учёба. Читаем в автобиографии писателя:

«Школы не было. Грамоте начал учить меня отец. Старинную азбуку я выучил шутя, но, когда дошёл до складов, дело затормозилось. Мне настолько опротивела грамота, что потом никакими мерами не могли заставить меня учиться. Отдали к дьячку. Это был крупный человек в лохматом седом волосе, всегда угрюмый. Внешностью своей он напоминал библейского Саваофа, и это очень пугало меня. Но и с ним я нисколько не подвинулся вперёд к грамоте… — Какой ты супротивный, Алексей! — сурово говорил дьячок и ломал о мою голову линейку. Потом молодой священник составил из мальчиков группу человек в двадцать и начал нас учить в церковной сторожке. Он всегда теребил свою русую бородку, красиво обрамлявшую нижнюю часть лица. Маленькие серые глаза смотрели подстерегающе. Тихим голосом он выкликал: — А ну-ка ты, непокорная тварь, выходи! Я знал, что это ко мне относится, и ниже нагибался над партой. Тогда священник подходил ко мне, брал меня за подбородок и закидывал мне голову назад. Под его пытливым взглядом, остро упирающимся в мои глаза, я окончательно обалдевал. В мозгу не оставалось ни одной мысли, точно голова моя превращалась в пустой горшок. — Врёшь! Я вышибу из тебя дьявола! Каждый день я возвращался домой с красными ушами. Меня удивляло, что небольшие пухлые руки священника могут причинить такую боль».

После неудавшейся учёбы у священника родители отдали своего Алёшу в школу соседнего села, но и там дело не заладилось. Мальчик сбежал домой от недоброй учительницы, от постоянных окриков и наказаний.

«Мать плакала, — вспоминает Новиков-Прибой, — а отец, сокрушённо качая головою, говорил:

— Эх, Алёша! Несуразный ты уродился у нас… Затрёт тебя жизнь…

В продолжение трёх лет мучился я над складами. Каждое печатное слово вызывало во мне отвращение. Я проклинал тех, кто выдумал азбуку».

А потом случилось (почти как с пастушком Варфоломеем из известного апокрифа о Сергии Радонежском) чудо.

Не желающие мириться с мыслью о том, что их ребёнок останется безграмотным, родители Алексея предпринимают ещё одну попытку — последнюю и, как оказалось, удачную. Они отправляют сына в другое село — Анаево, в десяти километрах от Матвеевского. Вот там-то и нашлась наконец для будущего писателя чуткая и внимательная учительница. «Я сразу почувствовал, — пишет Алексей Силыч, — что в груди моей растаял ком накопившейся злобы, и потянулся к ней доверчиво. В две зимы кончил церковно-приходскую школу первым учеником».

Оказывается, светлая голова была у мальчика. А вот сердце — очень ранимое, не принимало оно злобы и лицемерия, а на добро и ласку откликалось доверчиво и скоро.

Учиться Алёше Силкину дальше, увы, не пришлось. Отец решил, что раз сын читать-писать выучился, то уж теперь не пропадёт, а в крестьянском хозяйстве нужны были лишние руки.

Хозяйство Силантия Новикова считалось справным. Хорош был большой бревенчатый дом, да и скотины держали достаточно. Работали много, даже занимались понемногу торговлей леса — одним словом, не голодали. Но до соседей, братьев-лесопромышленников Поповых, Новиковым было далеко. А те всё село в должниках держали, особенно тех, кто победнее. Однако Силантий Филиппович, человек гордый и независимый, хоть и бывали трудные моменты, никогда не просил помощи у Поповых, зная, какими процентами их «помощь» обернётся. А сам тех, кто нуждался, не раз выручал.

Однажды его младший сын увидел, как у крыльца соседа стоит бедняк Никита Трошин и слёзно молит о чём-то младшего из Поповых — Якова (старший жил напротив, через дорогу). Прислушался. Понятное дело. Трошин просил отсрочки в возврате денег, а Яков Фёдорович отказывал, грозился назавтра с урядником явиться.

Алёша всегда сочувствовал Трошиным. Детей у них было 12 человек, мать с отцом из сил выбивались, чтобы их прокормить. Что ж, не может разве Попов подождать с долгом? Да и долг-то невелик — целковый. Об этом и толковал Трошин богатею. А тот — ни в какую: где хочешь бери, а долг сегодня же верни.

И так захотелось мальчишке наказать соседа-богатея за жестокость и ненасытную жадность, что запустил он в Якова Фёдоровича попавшимся под руку камнем. Слава богу, промахнулся. Но отцом был наказан примерно: отстегал тот сына верёвкой, чтоб неповадно было в людей камнями швыряться. А когда Алёша заплакал (не от боли — от несправедливости) и признался, почему он так поступил, достал Силантий Филиппович из сундука целковый и послал сына к Трошиным.