Читать книгу "Архипелаг Исчезающих Островов - Леонид Платов"

Потом сразу же заулыбался и стал тормошить меня, спеша завязать знакомство, в котором не был заинтересован. Дети очень чутки ко всякой фальши.

Заметив, что я дуюсь, тетка, добрая женщина, решила; исправить положение. Она сказала:

— Что ты, Леша, такой? Дядя шутит. Дядя всегда шутит. Он будет тебе вместо папы.

— Мой папа умер, — сказал я, глядя в пол.

И как ни уговаривали меня, я повторял эти слова упрямо, как заклинание, изо всех своих детских сил защищаясь от чужого человека с неискренней улыбкой, которого хотели навязать мне в папы.

— Чудак какой-то! — сказал дядюшка отходя. Этими словами он как бы вынес приговор. Он презирал чудаков.

С годами антипатия между нами углублялась. Видимо, все более определялось во мне то, что он считал проявлением смешного чудачества.

Не раз, подняв глаза от книги, я ловил на себе его испытующе-недоброжелательный взгляд.

— И в кого такой? — говорил он, поворачиваясь к тетке. — Никогда у нас не бывало таких… — И пророчествовал: — Ой, смотри, Алексей, зачитаешься, мозги свихнешь! Фантазии до добра не доведут… Слыхал поговорку: “Чудак все таланты имеет, а главного нет: таланта жить…”

Или принимался вышучивать.

— Алексей уже пугач прочистил, — сообщал он тетке, — и кусочки сахара стал откладывать. Остановка за двойкой по арифметике. Двойку получит — и к индейцам сбежит.

И сам смеялся своей выдумке.

Бывало по вечерам от нечего делать он начинал придираться к моей наружности:

— Ну разве путешественники такими бывают? Погляди на себя в зеркало, погляди! Подбородок — как у девочки, брови жиденькие… А нос?..

Я глядел на себя в зеркало и тосковал. Возразить дядюшке было нечего. Я не любил своего лица. Характер на нем был намечен пунктиром.

Сделав уроки, я спешил взяться за книгу, торопливо распахивал ее, как окно в другой, яркий, залитый солнечным светом мир. Однако и сюда из глубины комнаты доносился противный, квакающий смех…

Так тошно делалось от этого кваканья за спиной, что я откладывал книгу и кидался к выходу.

— Леша, куда?

— К Андрею. Уроки делать…

Перебежав улицу, я приникал к стене дома и издавал условный свист. Троекратный, согласно хорошим романтическим традициям!

Тотчас в окне появлялся силуэт моего приятеля. Я видел, как он мечется по кухне, торопливо натягивая шинель.

— Андрюшка, куда?

От грубого голоса его отца дребезжали стекла.

— “Куда, куда”! — бранчливо отвечал Андрей. — Сами знаете куда. К Лешке. Уроки готовить…

Он кубарем скатывался с крыльца, и мы мчались по улице, будто подхваченные снежным вихрем.

В кружащейся белой пелене возникали справа и слева низенькие домики с нахлобученными по самые, окна крышами.

Одна игра сменяла другую. То мы пробирались вдоль заборов, сжимая в руках воображаемые карабины, то перепрыгивали через канавки и сугробы, “сбивая след”. А если нас нагонял случайный прохожий, трусивший по тротуару озабоченной рысцой, мы сопровождали его иногда до самого дома, оберегая от предполагаемых преследователей.

Город в эти часы принадлежал только нам. Он волшебно преображался. Собор, купол которого нависал над улицей, превращался в вершину Скалистых гор. Сами улицы казались то ущельями, то руслами рек. И мы без устали кружили в этом маленьком, выдуманном нами мирке, как белки в колесе, подгоняемые своим воображением.

Вспоминая сейчас это время, понимаю, что мы грезили на ходу. Свойство возраста!..

А когда надо было расходиться по домам, наши спутники — индейцы в длинном, до пят, перьевом уборе, пираты со сверкающими кинжалами в зубах, переодетые графы и герцоги в черных полумасках, сгорбившись, исчезали в переулках. Улицы были пустынны и тихи. Лишь снег негромко поскрипывал под ногами. Мелькали мимо низенькие дома, провожая нас тусклым взглядом подслеповатых окон…

Но однажды мы увидели яркий свет в окне.

— Вон лампу зажгли, — сказал Андрей без особого интереса. — У исправницы…

Подле невысокого деревянного дома стояло дерево. В столбе света, падавшем из окна — почему-то он был зеленым, — иней на ветках искрился подобно стеклярусу на празднично убранной елке.

— Отчего зеленый?

— Лампа под абажуром, — пробормотал Андрей и отвернулся.

Я собирался сделать то же, как вдруг к окну подошел человек и отдернул штору.

Это был наш Петр Арианович.

Нет, он не заметил меня. Он смотрел поверх моей головы, куда-то вдаль, со знакомым, задумчиво-рассеянным выражением. Таким бывало его лицо на уроках, когда он рассказывал о северных морях.

— О! Петр Арианович!..

Он отошел от окна, позабыв задернуть штору. Комната была теперь хорошо видна. Множества карт лежало повсюду — на столе, на узкой койке, даже на полу. В углу возвышалось громоздкое сооружение наподобие чана, в котором тускло отсвечивала вода.

Что бы это могло быть?

Лампа под зеленым абажуром бросала спокойный круг света на исписанный до половины лист бумаги.

Несомненно, именно здесь, в этой тесной комнате, доверху набитой географическими картами, на столе, заваленном раскрытыми книгами, скрывалась тайна нашего учителя.

Потянувшись, Петр Арианович вернулся к чану.

Мы, поднявшись на цыпочки, продолжали смотреть в окно.

Стоя к нам спиной, учитель географии что-то сделал с чаном, от чего тот стал медленно вращаться. По потолку над ним побежали, закружились светлые пятна. Ага, это учитель нарезает ножницами бумагу на маленькие кусочки и бросает зачем-то в воду…

Я знал, что нехорошо подглядывать в окна, но так уж случилось в тот вечер. В извинение себе и Андрею могу сказать только, что подглядывание продолжалось не более двух или трех минут.

Старушка в чепце, сидевшая у стола с вязаньем — вначале мы не заметили ее, — что-то сказала, посмотрев в глубь комнаты. Тотчас оттуда протянулась узкая смуглая рука и задернула штору.

Андрей тихонько выругался…

С того вечера мы зачастили в переулок, где жил учитель. Тайна притягивала нас, как магнит. Прижавшись к изгороди или втиснувшись между присыпанными снегом кустами, мы надолго, в ожидании новых чудес, замирали перед освещенным окном. Но штора больше не раздвигалась…

Между тем туман таинственности, как выражался дядюшка, сгущался вокруг учителя все больше и больше.

— Оригинал, своеобразного ума человек, — с двусмысленной улыбкой говорил помощник классных наставников Фим Фимыч. — На почтамте даже удивляются: состоит в переписке чуть ли не с половиной России!.. Письма на его имя приходят из Москвы, из Петербурга, из Архангельска. Даже, можете себе представить, из Якутска!