Читать книгу "Богиня маленьких побед - Янник Гранек"

– Должно быть, всему виной прическа, ведь мода меняется поистине с головокружительной скоростью.

– Порой люди на старых фотографиях выглядят так, будто принадлежат к какому-то другому виду.

– Я теперь как раз и живу среди представителей другого вида. Это как раз то, что стыдливо называют старостью.

Энн сделала вид, что по достоинству оценила эту метафору, но ничего не сказала – обдумывала предлог перейти к истинной цели своего визита.

– Я говорю слишком напыщенно, да? Будто читаю проповедь? Старики это обожают. Чем неувереннее мы себя чувствуем, тем агрессивнее ведем! Чтобы скрыть панику.

– Люди говорят напыщенно в любом возрасте, ведь рядом всегда есть кто-нибудь моложе нас.

За улыбкой Адель Энн разглядела далекий отголосок лучезарной барышни, теперь прячущейся в теле этой дородной, желчной дамы.

– Со временем подбородок тянется к носу. От возраста на лице появляется выражение вечного сомнения.

Энн машинально ощупала свое лицо.

– Вы еще слишком молоды, чтобы в этом убедиться. Сколько вам лет, мисс Рот?

– Прошу вас, зовите меня Энн. Мне двадцать восемь.

– В вашем возрасте я была безумно влюблена. А вы?

Молодая женщина ничего не ответила; Адель смотрела на нее с невыразимой нежностью.

– Хотите чашечку чая, Энн? Если да, то его через полчаса подадут в зимнем саду. Вам придется стерпеть присутствие еще парочки старых грымз. «Зимним садом» здесь претенциозно называют ужасную веранду, заставленную искусственными пластмассовыми цветами. Будто никто из нас не в состоянии поливать настоящие. Итак, откуда вы?

В прошлый раз вы ушли от ответа на этот вопрос. Часто ездите в Европу? В Вене бывали? Да снимите вы этот жилет. Сейчас что, в моде бежевый? Он вам совсем не идет. Где вы живете? У нас был дом на севере Принстона, в двух шагах от Гровер-Парка.

Энн сняла кардиган; в этом чистилище было очень жарко. Если бы ее заставили совершить сделку и поменяться местами с миссис Гёдель, то жары ей хватило бы до скончания века.

Адель была разочарована, что ее посетительница ни разу не была в Вене, но обрадовалась подарку – бутылке ее любимого бурбона.

4. 1928 год. «Кружок»

Какая же ты птица, если летать не умеешь?Какая же ты птица, если плавать не умеешь?

Сергей Прокофьев, «Петя и волк»

Вена нас сблизила. Мой город вибрировал, будто в лихорадке, и кипел дикой, необузданной энергией. Философы ужинали с танцовщицами, поэты с обыкновенными мещанками, художники хохотали в плотной толпе научных гениев. Весь этот бомонд без конца говорил, немедленно жаждая наслаждений и удовольствий: женщин, водки и возвышенной мысли. Колыбель, в которой вырос Моцарт, поразил вирус джаза; под его негритянские мелодии мы планировали будущее и наводили порядок в прошлом. Вдовы погибших на войне солдат прожигали свои пенсии в объятиях жиголо. А перед теми, кому повезло выжить в окопах, открывались даже самые неприступные двери. У меня были ясные глаза, точеные ножки, мне очень нравилось слушать мужчин. Я умела их развлекать и могла одним-единственным словом заставить спуститься с небес на землю их души, затуманенные алкоголем и скукой. Они хлопали глазами с видом сонь, неожиданно вытащенных из постелей, не понимая, как оказались за этим столом, среди внезапно нахлынувшего на них гама. В опрокинутом на стол бокале вина они искали следы бесследно исчезнувшей идеи, чтобы в конечном счете посмеяться над ней и возобновить разговор с самого начала: с моего декольте. Я была молода и опьянена жизнью, с одной стороны шикарная девушка, с другой – предмет фетиша. И чувствовала себя на своем месте.

На наше первое свидание я явилась при полном параде: он пригласил меня в кафе «Демель», изысканное заведение, очень любимое представителями изысканного общества. Я ни в чем не уступала элегантным девушкам, попивавшим мелкими глотками чай: родимое пятно на щеке целомудренно скрывалось в тени асимметричной шляпки без полей. Кремовый шелк рубашки прекрасно гармонировал с оттенком кожи – на нее я потратила всю месячную зарплату, отец, доведись ему об этом узнать, лопнул бы от злости. У подруги Лизы я позаимствовала меховую пелерину, которая украшала плечики всех танцовщиц «Ночной бабочки», пытающихся найти себе приличного мужа. Что касается меня, то я совершенно не стремилась вновь выйти замуж. Мой уважаемый студент на какое-то время избавил меня от внимания начинающих сутенеров заведения. Мы танцевали вальс, который, как известно, всегда сближает, и круги наши с каждым разом становились все меньше и меньше. В те времена я еще не пользовалась такими умными словами, как «концентрический», Лиза за это лишь покосилась бы на меня и сказала: «Я знаю, откуда ты, дочь моя, со мной бесполезно играть в эти игры». Мы с Куртом выпивали по паре бокалов и отправлялись гулять по ночному городу. В ходе таких прогулок я вырвала у него несколько неохотных признаний. Он родился в Чехии, в Брно, на моравской земле. Будучи по натуре авантюристом, Вену он выбрал ради собственного комфорта – его старший брат Рудольф уже начал учиться там на факультете медицины. Их семья была германского происхождения и, по-видимому, не особо пострадала от послевоенной инфляции: братья жили на широкую ногу. Курт по большей части молчал, без конца за это извиняясь, чем, сам того не сознавая, очень меня привлекал. На рассвете он провожал утомленную Адель домой и даже понятия не имел, как я выгляжу при свете дня.

В тот день он устроился в глубине зала. Я застучала каблучками и, покачивая бедрами, продефилировала среди белых скатертей к его столику. У него были бы все возможности меня в подробностях разглядеть, если бы в тот момент он не погрузился в чтение. А когда наконец оторвался от своей книги, меня вновь поразила его молодость. Он был весь какой-то гладенький, с кожей, будто у младенца, и уложенными самой природой волосами. Костюм на нем сидел безупречно. В нем не было ровным счетом ничего от киноактеров, о которых без конца судачат за кулисами заведений: он обладал плечами, созданными для кабинетной работы, но никак не для гребли на веслах. В то же время от него исходило какое-то очарование. Взгляд его переполняла нежность, синева глаз казалась необъятной. И хотя приветливость Курта отнюдь не казалась притворной, его взор был обращен не на собеседника, а куда-то далеко-далеко – вглубь себя.

Не успели мы поприветствовать друг друга, как к нам подлетела официантка – сама аскетичность в строгом костюме – и предложила сделать заказ, избавив от суровой необходимости начать разговор. Я выбрала фиалковое мороженое, в душе сожалея о недостойных пирожных, красовавшихся на прилавке. Первое свидание вряд ли подходило для демонстрации моего чревоугодия. Увидев длинный перечень кондитерских изделий, Курт погрузился в пучину размышлений. На его нескончаемые вопросы официантка отвечала со стоическим терпением. Подробное описание всех этих лакомств разожгло во мне аппетит, и я заказала еще рожок с кремом. К черту хорошие манеры! Зачем откладывать удовольствие на потом? Курт в конечном счете удовлетворился лишь чаем. Девушка облегченно упорхнула.