Читать книгу "Паутина судьбы - Валентин Пушкин"

– А, хэлло, Валерьяша, – оживился он, увидев Морхинина. На его энергичной физиономии возникла мимическая фигура удивления. – Ей-богу, не ожидал. То есть, я хочу сказать, не ожидал от твоего романа такого впечатления. Ну, думаю, подсунул певчий какую-нибудь графоманскую муть. Начал читать и, знаешь ли, зачитался. Все есть. Слог, язык кинематографический. Проглотил с удовольствием. Надо позвонить в издательство «Передовая молодежь» одному типу. Фамилия его Дунаев. Вообще-то он скот и просто так ни для кого делать ничего не будет. Но я попрошу тебя принять. Держи его телефон.

Морхинин несколько раз звонил Дунаеву безрезультатно. Правда, тот ободряюще сказал, что если уж Крульков хвалит, то, наверно, роман чего-то да стоит. Но сам он, Дунаев, занят по горло и не имеет ни секунды свободного времени.

– Впрочем, стремитесь к своей цели, – закончил последний телефонный разговор Дунаев. – Раз вы талантливы, не хочу вам помогать. У меня такой принцип.

– Талантливым нужно помогать, бездари пробьются сами, – изрек затасканную банальность кто-то рядом с Дунаевым.

На том конце провода вспыхнуло яркое матерное ругательство, и Морхинин понял, что здесь надежды оказались напрасными.

Теперь же, после разговора у приветливого Ковалева, с его запиской в кармане, Морхинин явился в Гнездниковский переулок.

В первой же комнате его встретил молодой человек приятной наружности. У него была живописная шевелюра в сочетании с большими пышными усами. От этого молодой человек казался загримированным опереточным казаком, только одетым в свитер и джинсы.

– Микола Лямченко, – прочитав записку Ковалева, тенорком представился молодец с усами. – Сейчас передадим вашу рукопись Федору Симигуру.

Они вошли в следующую комнату, где проводился, по-видимому, литературный семинар. Несколько унылых юношей и девушек сидели перед столом, за которым курил трубку желтовато-смуглый человек восточного типа.

Лямченко подошел к столу и сказал:

– Хведя, вот Иван Фелидорович прислав хлопца з романом. Прочти. И безпрецедентно изъяви свое мнение.

Восточный человек взял папку Морхинина, взвесил в руке, положил на стол перед собой. Потом пристально посмотрел на автора:

– Кирпичи производите? Не одобряю. Поначалу следует тонкие лаваши испекать, почти прозрачные. Чтобы качество угадывалось на просвет. Через неделю получите ответ. Мрачный и беспощадный. Так вот я и говорю, Данте… – Симигур перевел черные выпуклые глаза на унылых слушателей.

Похожий на опереточного казака молодец с большими усами намекающе улыбнулся Морхинину:

– Приходите через неделю в это же время. Вместо водки принесите две бутылки портвейна. Хведор больше портвейн уважает. До свиданки, дорогой гость нашей молодежной организации, хотя вы похожи больше на дядьку, чем на парубка, гы-и…

Погода менялась, то становясь почти зимней, то затяжными дождями возвращаясь к слякотной осени. Морхинин с нетерпением дожидался, когда пролетит неделя. Он пел на церковных службах. При перерывах в церковном священнодействии Валерьян иногда улыбался, даже запускал легонькие комплименты высокой стройной девушке Юле с короткой стрижкой и превосходным сопрано.

Через неделю после знакомства с Ковалевым, Лямченко и Симигуром, купив две бутылки «Таврического» портвейна, он прибыл в Гнездниковский переулок. Лямченко и смуглокожий Симигур его ждали. Симигур загадочно потирал руки. Папка с морхининским романом была при нем.

– Гы-и… хороший человек, – ласково посматривая на Морхинина, достающего бутылки, изрек Микола.

Когда выпили по стакану, Симигур встретил томным восточным взглядом глаза Морхинина, жаждущие оценки.

– Удивлен, – произнес он. – Проза пестрая, насыщенная массой всяческих дряхлоазиатских сведений и этакой драчливой возни: мечи, стрелы, саадаки, иноходцы-текинцы, барабаны-наккары на слонах, шум, гам, тарарам… Это прямо-таки слышно. А видно – голубоватые холмы монгольских степей и скрипучие повозки, волокущие белые юрты, а еще сторожевые башни и стремительные конные караулы, рассыпающие в ночной тьме искры смоляных факелов… Краснощекие монголки с косами до пяток и нежные китаяночки, пахнущие жасмином, и этот хитрый, умный, отважный католический монах… Скажу прямо: роман изрядный. Автору ужасно интересно было его писать, а потому и читателю интересно его читать. Разливай пойло, Миколка. А через три дня, Валерьян, попремся к одному троглодиту пробивать издание. Может быть, выгорит.

– Не, если бы тема была отечественная, – вмешался Лямченко, – то на раз плюнуть в «Совписе» бы толкнули. А так… придется поскрипеть. Китай этот да еще монах, хрен бы его батьке… Но ничого, не сумовайся, Симигур не такое издавал, – констатировал в финале усатый молодец в джинсах.

Спустя три дня Морхинин при галстуке и с романом в портфеле стучался в комнату Лямченко. Тот вышел скучный и прикрыл за собой дверь. Из-за двери донеслись женское хихиканье и чей-то басовитый сытенький гоготок.

– Все пока отменяется, – развел руками Лямченко. – Симигур умер. Так шо ничого не поделаешь, жди случая.

– Как умер?! – ужаснулся Морхинин, вытаращив глаза.

– Да взяв сегодня ночью и того… перекинувся на тот свет, – пожал плечами Лямченко. – Ладно, пиши, заходи, приноси, не забувай знакомства.

Ошарашенный Морхинин, разочарованный и задумчивый, побрел совещаться с Обабовым.

– Я же тебе говорил, мон ами, начинать нужно с рассказа. Рассказ подавай и тыкайся по журналам, – назидательно разглагольствовал тот.

– Где ж я возьму рассказ? – огрызнулся расстроенный Морхинин. – Я не умею писать рассказы.

– А ты полистай свой романчик. Найди какой-нибудь подходящий эпизод, не связанный с кардинальной линией. Подсуетись с началом и с концом. Вот тебе и рассказ.

III

Когда проходила рождественская ночная служба, все было замечательно, как всегда. Полыхали в руках прихожан десятки свечей. Клир служил в белом торжественном облачении. Кадила, взмахивая, исторгали клубы фимиама. Хор пел старательно и возвышенно. Оживленно поблескивающие взгляды отражали, кроме православного торжества, предвкушение праздничного разговения.

Однако к часу ночи все уже приустали. Тем более что в десять утра предстояла литургия. Хор, как и духовенство, по окончании ночной службы потянулся к трапезной, где дожидались столы, уставленные всевозможным угощением, винными бутылями и даже прозрачными водочными графинчиками.

Направляясь следом за другими, Морхинин заметил среди покидающих храм прихожан высокую Юлю, спешившую в противоположном от трапезной направлении. Он быстро догнал девушку и коснулся ее локтя:

– Юлечка, а вы почему бросаете собратьев? Поднесли бы к губам рюмку-другую ради Рождества Христова…

– Нет, Валерьян Александрович, я не в состоянии после бессонной ночи петь утром. Поэтому я никогда не остаюсь на трапезу, а мчусь домой, чтобы поспать хоть часа четыре.