Читать книгу "Колесо страха (сборник) - Абрахам Грэйс Меррит"

3. 1 августа, Анита Грин, 11 лет, родители – представители среднего класса, оба с высшим образованием.

4. 15 августа, Стив Стэндиш, 30 лет, акробат, женат, трое детей.

5. 30 августа, Джон Дж. Маршалл, 60 лет, банкир, выступал в защиту прав детей.

6. 10 сентября, Финеас Димотт, 35 лет, гимнаст, женат, маленький ребенок.

7. 12 октября, Гортензия Дарнли, 30 лет, безработная.

Все они проживали в разных концах города, кроме двух пациентов, живших неподалеку друг от друга. В каждом письме отмечалось необычно быстрое наступление rigor mortis и столь же быстрое расслабление мышц. Во всех случаях смерть наступила примерно через пять часов после начала припадка. В пяти письмах упоминалась смена гримас, столь ошеломившая меня. Врачи писали об этом очень сдержанно, но между строк читалось их изумление. «Глаза пациентки оставались широко открытыми, – сообщал врач, лечивший Бейли. – Она не распознавала ничего вокруг, взгляд оставался расфокусированным, не было признаков того, что пациентка что-либо видит. На лице сохранялось выражение сильного испуга, непосредственно перед смертью сменившееся чередой необычных гримас. После наступления смерти обезображивание лица усилилось. Трупное окоченение наступило и прошло в течение пяти часов».

Врач, лечивший Макилрейна, каменщика, ничего не сообщил о течении болезни, зато подробно описал состояние тела после смерти: «Наблюдаемое мной явление не имело ничего общего с натяжением кожи при так называемом симптоме “маска Гиппократа”, не было и судорог лица, как при столбняке. Не было и агонии. После смерти лицо пациента исказила необычная гримаса, которую я назвал бы злобной».

Письмо врача, лечившего акробата Стэндиша, было коротким, но там упоминалось следующее: «После смерти пациента из его рта вырвалось несколько отчетливых неприятных звуков». Я предположил, что это мог быть такой же демонический смех, как и в случае Петерса. Если так, то было понятно, почему мой коллега не захотел вдаваться в подробности.

С врачом, лечившим банкира, я был знаком лично. Он был отличным специалистом, работавшим на самых богатых людей города, но при этом человеком самоуверенным и напыщенным. «Причина смерти не представляется мне загадочной, – писал он. – Безусловно, пациент умер от тромботического инсульта, при этом закупорка сосудов затронула некий участок головного мозга. Я не придаю значения ни гримасам пациента, ни времени трупного окоченения. Вы же понимаете, дорогой мой Лоуэлл, – снисходительно добавил он, – что rigor mortis может служить доказательством чего угодно в отчетах патологоанатома. Это аксиома».

Мне хотелось ответить ему, что тромбоз – универсальный диагноз, которым прикрываются врачи, не зная истинной причины болезни. Но такие слова задели бы его самолюбие.

Врач Димотта ничего не писал о гримасах или посмертных звуках, а вот доктор, лечивший малышку Аниту, не стеснялся ненаучных выражений.

«Девочка была прелестна. Мне кажется, она не страдала от боли, но в начале болезни меня глубоко поразило выражение ужаса на ее лице. Кошмарный случай. Несомненно, девочка оставалась в сознании до самой смерти. Введение морфина – вплоть до максимальной дозы – не привело к изменению симптомов и не повлияло на сердечный ритм и дыхание. Впоследствии гримаса ужаса исчезла, и лицо девочки выражало другие эмоции, которые мне не хотелось бы описывать в этом послании. Тем не менее я не откажусь от личного разговора с вами, если у вас возникнут дополнительные вопросы. После смерти с телом девочки произошло кое-что невероятное, но, повторюсь, я предпочел бы обсудить это лично».

Внизу письма я увидел постскриптум. Мой коллега колебался до конца, но потребность поделиться с кем-то этой ношей победила. Наверное, дописав последнее слово, он побежал отправлять письмо, опасаясь, что передумает.

«P.S. Я написал, что девочка оставалась в сознании до самой смерти. Однако же я убежден, что она сохраняла сознание и некоторое время после физической смерти! Нам непременно нужно поговорить!»

Я удовлетворенно кивнул. Этот вопрос я не осмелился задать в письмах к коллегам. Но если именно так обстояли дела и в других случаях – а я был уверен, так они и обстояли, – то все мои коллеги, кроме врача, лечившего Стэндиша, разделяли мой консерватизм в убеждениях. Или просто не смели написать о подобном.

Я сразу же позвонил врачу Аниты. Он был весьма взвинчен, все повторял:

– Милое дитя, настоящий ангелочек. А превратилась в демона!

Все симптомы совпадали со случаем Петерса.

Я пообещал держать его в курсе моих изысканий, если будут какие-то результаты.

После этого я нанес визит молодому доктору, лечившему Гортензию Дарнли.

Доктор И. – так я буду его называть – не сообщил мне ничего нового касательно симптомов, но разговор с ним натолкнул меня на мысли о том, как подходить к возникшей проблеме дальше.

Врачебный кабинет И. находился в том же здании, что и квартира Гортензии Дарнли. И. в тот день работал допоздна. В десять вечера за ним пришла служанка девушки, чернокожая, и позвала в квартиру Дарнли. И. обнаружил пациентку на кровати и сразу обратил внимание на выражение ужаса на ее лице, а также необычную расслабленность всех мышц. По описанию И., Гортензия была голубоглазой блондинкой, «куколкой», как он выразился.

В квартире, кроме пострадавшей и служанки, находился какой-то мужчина. Вначале он отказался назвать свое имя, заявив, что он просто приятель этой девушки. При первичном осмотре доктор И. подумал, что девушка подверглась насилию, но затем не обнаружил на ее теле ни синяков, ни каких-либо других следов грубого обращения. «Приятель» сказал, что они ужинали вместе, когда «мисс Дарнли упала на пол, будто у нее все кости из тела пропали. Мы никак не могли привести ее в чувство». Служанка подтвердила его слова. На столе стоял недоеденный ужин. И «приятель», и чернокожая утверждали, что Гортензия была в отличном настроении и ни с кем не ссорилась. Через какое-то время «приятель» сознался, что припадок начался три часа назад и они пытались «растормошить ее», обратившись за помощью только тогда, когда началась смена гримас, как в случае Петерса.

При появлении новых симптомов служанка впала в истерику и сбежала. Мужчина же оказался не робкого десятка и оставался с врачом до самого конца. Его, как и доктора И., потрясло посмертное состояние тела. Когда врач заявил о своем намерении вызвать коронера, «приятель» сдался. Наконец-то представившись – его звали Джеймс Мартин, – он потребовал полного вскрытия. Причину такого решения Мартин утаивать не стал: Дарнли была его любовницей, а ему не хотелось бы «схлопотать обвинение в убийстве», как он выразился. При вскрытии не удалось обнаружить ни следов каких-либо заболеваний, ни отравления. Если не считать легкого порока сердца, Гортензия Дарнли была совершенно здорова. В качестве причины смерти записали сердечную недостаточность, но доктор И. был уверен, что сердце тут ни при чем.

Безусловно, представлялось очевидным, что Гортензия Дарнли умерла по той же причине, что и остальные пациенты из моего списка. Но меня поразил тот факт, что ее квартира находилась в том же доме, в котором, как Рикори указал в бумагах Петерса, проживал мой пациент. Более того, если у доктора И. сложилось верное впечатление, то этот Мартин тоже был недалек от преступного мира. Между этими двумя случаями вырисовывалась связь. Чего, правда, нельзя было сказать об остальных.