Читать книгу "Последний окножираф - Петер Зилахи"

Чеда заканчивает отделение драматургии, ему нравится быть в гуще жизни, как Бельмондо, «на последнем дыхании», вот так и надо жить. Он мечется по городу, поднимает студентам настроение. Всюду масса девчонок и очень высокий дух. Он слегка приволакивает ногу, искусственная коленная чашечка, спортивная травма.

Чеда был военным корреспондентом в Восточной Славонии. Чеда не спит, это больше чем честолюбие, он — прирожденный лидер, ему плевать даже на пневмонию. На рассвете он обращается к озябшей толпе: им не сломить нас — он делает эффектную паузу, мертвую тишину нарушает только жужжание мухи, — с Божьей помощью мы прорвемся.

Чедомир пишет пьесу. Она называется «Жажда смерти». Про конфликт отцов и детей в водовороте истории. Отец — дьявол во плоти. Зовут его Свобода (с прописной «С»), его Жажда смерти (с прописной «Ж») и является двигателем эдипова хода событий. В пьесе есть и Красивая девушка (с прописной «К»), которая заслуживает огррромного счастья, но обстоятельства этому не благоприятствуют, и девушка жертвует собой.

Отец Милошевича от учителя Закона Божьего вырос до преподавателя русского языка, прежде чем броситься со скалы в Черногории. Мать Милошевича повесилась, дядюшка-генерал продырявил себе голову сразу из двух (для стереоэффекта, наверное) револьверов. Один из плакатов протестующих студентов призывает к соблюдению семейных традиций.

d

Флаг выскальзывает из потной руки Дуговича.[20] Он бросается за ним. Он охвачен сомнениями. Был ли он хорошим отцом? Хорошим мужем? Хорошим солдатом? За древко они хватаются одновременно. Его кольчуга цепляется за талисман знаменосца. Дугович и турок застывают в кажущейся неподвижности на самом верху крепостной стены. Скованные смертельным объятием, они все же пытаются скинуть один другого. Два жука-оленя в куске янтаря. Дугович борется со временем, памятью и забвением. Он видит огромное полотно в музее. На картине — он сам, в той самой кольчуге. Собственное лицо напоминает ему лицо, которое он видел на конце своей пики в сражении у Варны.

По официальной версии, не было иного способа сорвать турецкое знамя — только схватить врага и броситься с ним со стены. Перед сном, лежа в постели, я таращусь в потолок и снова и снова представляю себе, как бы я отобрал флаг у турка. Я заломил бы ему руку за спину, как это сделали с Немечеком, или врезал бы ему двойным нельсоном, как врезал Шохару, когда он гнался за мной по коридору с циркулем. Может, руки у них были заняты древком, или они одновременно выронили свои мечи, как в «Гамлете». И пришлось перейти на борьбу сумо. Дважды второгодник Шохар сказал, что Дугович, небось, слишком сильно налег на строительные леса, как когда-то случилось с одним из его дядюшек. Он упал в яму с негашеной известью. Вопреки живучему ученическому фольклору, фамилия Дугович происходит вовсе не от венгерского глагола «dug», который обозначает совать, втыкать и прятать одновременно. По-сербохорватски «dug» означает высокий, что полностью соответствует статье в журнале для младших школьников, которая должна была раз и навсегда поставить точку в вопросе о Дуговиче. В ней доказывалось, что высокий и тощий Дугович не мог столкнуть со стены приземистого и толстого янычара и потому увлек его за собой вниз. Я, молодой растущий организм, был в восторге от того, что рост может стать причиной героической смерти. Я думал, что это классно. То, что сделал Дугович, — символично и неповторимо, как венгерская история, и над его героической смертью будут ломать голову все последующие поколения школьников. Через время и через расстояние он на наших глазах бросается навстречу смерти, химически чистый образец истинного патриотизма. Вместе с ним навстречу смерти бросается в бездну страна, стараясь увлечь за собою Азию: турок, татар, Золотую Орду, Советы, — пятнадцать миллионов стоят на страже шенгенских границ. Пятнадцать миллионов камикадзе, оставшихся без врагов. Передовой бастион Европы. Венгры — это статистика. Статистика самоубийств.

По CNN показывают Душана — последний раз мы виделись неделю тому назад, — он направляется в Генеральный штаб югославской армии как член студенческой делегации. Следующий кадр. Он делает заявление: солдаты не причинят вреда студентам, на сей раз танков на улицах не будет. Переговоры проходили в спокойной и дружеской атмосфере, комментирует CNN. Когда я снова встретился с Душаном в Белграде, я спросил его, как было там, в генштабе. Генералы шутили, сказал Душан, один из членов студенческой делегации еще не служил в армии, так они обещали послать его в Новы-Пазар, и уж там он напазарится по самое не могу. В армии Душан был танкистом, но генералам об этом он не сказал. Он говорит об ответственности, он боится, что кто-нибудь пострадает, он совсем не может спать. Всегда может найтись какой-нибудь псих, а если что случится, во всем обвинят его. Гаврило Принцип тоже был белградский студент.

Вечеринка в дипломатическом квартале. За граппой и лососиной мы беседуем о том, почему протестуют студенты. Потому что они студенты?

Окножираф: «Барабанщик бьет в барабан, он бьет в барабан барабанными палочками».

Тернистый путь к половой зрелости в моем случае был вымощен смертями коммунистических диктаторов. Мое первое сексуальное впечатление совпало с кончиной Мао: в детском садике меня укусила девчонка по имени Диана. Когда умер Тито, у меня стал ломаться голос, а смерть Брежнева вызвала первое семяизвержение. Три дня по радио передавали классическую музыку, мне казалось, что это слишком, а в некоторых школах даже отменили занятия. Потом какое-то время ничего не происходило; в виде эксперимента я пригласил девчонку в кино, но фильм был слишком хорош, а я слишком скован. В гимназии дело пошло живей, от первого поцелуя до первой безумной ночи пролетело лишь несколько месяцев. Вслед за Андроповым отдал концы и Черненко. А через неделю-другую за ними последовал Энвер, но об этом рассказывать мне не хочется. Когда казнили Чаушеску, я узнал, что такое G-point. Ким Ир Сен вообще едва не перевернул мою жизнь — хорошо еще, что судья оказался порядочный, отклонил обвинение. Ну а если Фидель? Какой тут гром великий грянет?..

С вечеринки мы все уезжаем одновременно, все нарочно едут на черепашьей скорости, разъяренные сторонники правительства беспрестанно сигналят нам. Мы еле ползем, пробка, автомобильная демонстрация. Мы тут, в Белграде, без машин никуда, и демонстрации у нас автомобильные. Америка, да и только. A drive-thru demonstration. В такой веселой пробке мне торчать еще не приходилось, полгорода ржет до колик. Мы жмем на тормоза времени. Пешеходы тоже начинают тормозить, двигаются, как в замедленной съемке. Протест-пантомима. На повороте они теряют равновесие, валятся друг на друга. И тут пантомиме конец — невозможно хохотать в замедленном темпе.