Читать книгу "Первый жених страны - Елена Булганова"

– А еще патологически жадный, – с радостной готовностью поддержал ее Женя, – корчился, когда кто-нибудь касался моей вещи, мог потом даже выкинуть ее, как безнадежно загубленную. А все свои обиды записывал в дневник и потом ночи напролет терзал себе душу его перечитыванием.

– Да, малоприятное зрелище, – выдохнула Олеся. Ей было легко и весело. Голова кружилась так, будто в кофе оказался добрый глоток коньяка. Она даже заметила принесенный лично ей салатик и с удовольствием проглотила несколько ложек.

Но где-то в глубине души уже нарастала черная тоска. Почему молодость так расточительна? – вздохнула она украдкой. Олесе вдруг припомнился ее выпускной вечер. Одноклассник по имени Саша Баранов, который все пытался пригласить ее на танец. Олеся пошла танцевать с ним лишь тогда, когда устала говорить «нет». Во время танца он не сказал ей ни слова, а потом, уже отводя к стене, сунул в руку тетрадку в желтой коленкоровой обложке. Олеся удивилась, однако бросила тетрадку в мешок, где уже лежал аттестат, и забыла о ней. Дома вспомнила, пролистала. Это оказался дневник, ведомый, наверное, с пятого класса. Признание в любви к ней на девяноста восьми страницах. А она даже читать толком не стала, просто затолкала тетрадь в стол и забыла о ней на много лет. Кто он был, этот Саша Баранов? Неприметная личность, тихий троечник, которого не выперли после восьмого лишь благодаря активности его мамочки, члена родительского комитета.

Много лет спустя, переезжая от родителей в бабушкину квартиру, Олеся снова наткнулась на желтую тетрадь и на этот раз перечитала ее от корки до корки. Дочитывала, уже обливаясь слезами. Жалко было себя, по-прежнему одинокую, и непонятно, почему после школы ни один мужчина не пожелал полюбить ее с такой же силой и самоотверженностью, как глуповатый одноклассник. Жалко было и Сашу Баранова, так и не получившего в самые трепетные юные годы хоть толику любви и внимания.

А эта девочка, ее тезка, Олеся? Узнала ли она впоследствии в знаменитом артисте своего безмолвного воздыхателя? Пожалела ли о том, что не удостоила его когда-то своим вниманием? Или даже не вспомнила, не соотнесла, не обратила внимания?

– Если бы ты задержалась в нашей школе еще на год! – мечтательно произнес Женя. – Потом-то я понемногу выправился. Стал ходить в театральную студию. К концу девятого класса со мной уже можно было иметь дело. Но ты-то была уже далеко…

– Жалко, – легко согласилась Олеся. – Если бы я знала, что нравлюсь тебе… Может, с тобой и в восьмом классе можно было иметь дело.

– А я ведь собирался простоять ночь под твоими окнами! – воскликнул Евгений и заулыбался радостно, как будто вспомнил о чем-то необыкновенно приятном. – Да-а, на самом деле! Но это у меня не получилось.

– Почему? – огорчилась вдруг она.

Евгений выдержал паузу и начал рассказывать:

– Я поздно вечером отправился в военный городок, отыскал дом, в котором селили военных с семьями. Квартиры я не знал. Выбрал окно, такое симпатичное, с белыми занавесочками. Я решил, что ты непременно живешь за этими занавесочками. Стал прохаживаться по дорожке за полисадником и ждать утра. А родителей я, разумеется, в планы свои забыл посвятить. Через два часа появилась мама, не понимаю, как она меня разыскала. Для начала отвесила мне оплеуху, а потом велела идти домой. Я категорически отказался. Через полчаса уговоров мать ушла. А еще через час появился отец с палаткой. Эту палатку он использовал, когда в наш город приезжал на гастроли какой-нибудь столичный театр и надо было с ночи занимать очередь в кассу. Я поинтересовался, зачем он пришел. А папа ответил, что мать сходит с ума, боится, что меня изобьют какие-нибудь хулиганы. Чтобы спасти мать от безумия, отец взял палатку и отправился меня охранять. Я стал умолять его прекратить надо мной издеваться, уйти домой. А отец мой был человеком невероятной доброты и кротости. Для него издеваться над человеком было так же немыслимо, как и убить его. Но и несгибаем он был в то же время. Он так вот палец приложил к губам и сказал мне полушепотом: «Тише, сына, людей разбудишь. Делай, что задумал, а я пойду палатку ставить». И разбил стоянку за ближайшим кустом. Боже, каким идиотом я себя почувствовал! Походил еще часа два, уже совершенно деморализованный. А потом вдруг представил картинку: выглядываешь ты утром в окно, там стою я, а в десяти шагах – желто-голубая палатка и рядом с ней мой папаша в рваных трениках делает дыхательную гимнастику по системе Стрельниковой. И поскорее убежал домой.

Олеся смеялась. Смех так и рвался из ее груди, не давая вздохнуть, вгоняя в краску и заливая слезами щеки. Она вдруг так отчетливо увидела все это: и палисадник рядом с двухэтажным кирпичным бараком, и палатку между кустов сирени. Из-за белой занавески она глядит во двор и хохочет над нелепой фигурой своей очередной жертвы. Потом падает на кровать, ставит себе на живот громоздкий телефон и начинает названивать своим подружкам, чтобы и они посмеялись вместе с ней над дурачком-одноклассником.

«Остановись! – в какой-то момент приказала себе Олеся. – Ты не можешь этого помнить, потому что тебя там не было и быть не могло! И между прочим, никто никогда не стоял под твоими окнами! Может, только Саша Баранов».

Но наваждение не исчезало, подкидывая памяти новые картинки той ночи в Воронеже. Лишь усилием воли Олеся перестала смеяться и виновато посмотрела на Женю. Казалось, он был доволен, что сумел ее развеселить. В его улыбке, такой знакомой, разрекламированной тысячами изданий, совсем не было обиды. Когда она примолкла, он продолжил рассказ:

– Наутро я проснулся и решил, что все кончено. Мне показалось, что после такого позора любовь к тебе просто обязана испариться. Я прислушался к себе и обнаружил в душе своей мир и покой. Я так обрадовался этому, что даже начал распевать в голос какую-то песню. Родители уже ушли на работу, я решил по такому случаю устроить себе маленький праздник и завалился с книгой в постель. Я же был отличник, мог себе позволить один-то раз не пойти в школу! Немного почитал, потом уснул. Проснулся я ближе к полудню от какого-то странного беспокойства. Сердце мое словно сжали железные щипцы. Я решил, что меня терзают муки совести за прогул. Вскочил, за две минуты оделся и побежал в школу, чтобы успеть хотя бы на последний урок. Но когда вбежал в школу, техничка уже жала на кнопку звонка. Я поднялся на второй этаж, но зайти в класс не посмел – учительница химии такие вещи не прощала. От греха подальше я укрылся в соседнем крыле школы. Оттуда через большие окна коридора я видел наш класс. Была лабораторная, ты возилась с какими-то пробирками. Я мог видеть только твою спину и профиль, когда ты поворачивалась к соседке по парте. И вдруг я понял, что любовь никуда не испарилась – она возросла. Я был готов столетие простоять в этом коридоре. Чтобы через два окна и двадцать метров школьного дворика видеть твою спину. Вот когда мне показалось, что я понял все о любви!

– А потом я уехала, – шепотом проговорила Олеся.

– Да, всего лишь через месяц.

Помолчали немного, Олеся машинально продолжала потягивать апельсиновый сок, невесть когда возникший перед ней. Голова ее слегка закружилась, будто сок в бокале и вовсе обратился вином.