Читать книгу "Ты, я и другие - Финнуала Кирни"

Въезжаю через дверь. Внутри по одну сторону — полки от пола до потолка, и на них рядами стоят банки с краской, кисти, валики, чистящие жидкости — все разложено по оттенкам и размерам. Я нахожу флакон золотистого спрея, которым в прошлое Рождество красила сосновые шишки. Сейчас странно представить, что когда-то мне казалась важной покраска сосновых шишек.

У противоположной стены — отделение для «ухода за автомобилем». Там замша, баллончики с автогрунтовкой, средства для мытья, мини-пылесос, воск, мягкая протирочная ткань.

Сдвигаю барахло в сторону. Швыряю несколько банок с краской, скидываю на пол замшу и скачу на ней, словно безумный дервиш. Вытаскиваю из пылесоса мусорный мешок и вытряхиваю из него все на эту кучу, затем рву мешок и запихиваю обратно.

Путаю большие и маленькие жестянки. Превращаю аккуратное, любовно прибранное убежище Адама в бардак. И обнаруживаю банку краски, которую в прошлом году купила для прихожей.

Адам уперся. Не соглашался ни в какую.

— Ни за что, — говорил он. — Кошмарный цвет.

Тогда я даже спорить не стала.

Возвращаюсь в гараж гораздо позже, уже пообедав сандвичем с тунцом. Вытаскиваю банку краски, прекрасного синего цвета любимого оттенка Тиффани, несколько кистей, валик и принимаюсь за холл. Мне никогда не нравился холодный серый тон, который выбрал Адам. Подготовка — снять все картины, вымыть стены — занимает уйму времени, и я уже почти готова сдаться, но все-таки достаю самую тоненькую кисточку и макаю ее в краску. Кажется, она живет собственной жизнью, выводя на холодном камне цианово-голубые строки:

Я Бет. Я сильная. Я среднего возраста. Я люблю шампанское, шоколад, океан, кружевные чулки, фрикадельки из «ИКЕА», шлепанцы, тональные средства «Touche Éclat», музыку и стихи. Я не люблю политиков, колл-центры, плоских женщин, снобов, панк-рок, хрен, мерзавцев и женщин, которые спят с мерзавцами.

Любуюсь тем, что получилось. Похоже, я создала на стене своего рода текстовое окно. Обвожу текст рамочкой, подчеркиваю «мерзавцев и женщин, которые спят с мерзавцами». Я не вполне уверена, что, когда Каролина велела мне написать о себе, она имела в виду именно это. Но ведь помогает! Прежде чем отправляться в постель, я еще раз тайком любуюсь написанным.

Прекрасно.

Впрочем, со сном возникает проблема. Через час я все еще бодрствую в компании телевизора с отключенным звуком и ноутбука. Ноутбук бодро гудит, его бессонница не мучает. Везучий. Я выбираюсь из кровати: здесь в голову поневоле приходят мысли о сексе.

Дверь в нашу общую ванную комнату ведет прямо из спальни. Иду туда. Смотрюсь в зеркало. Кошмар.

Овальное зеркало в изящной оправе над мойкой из орехового дерева подтверждает, что хотя зеленые глаза — по-прежнему мое главное украшение, они плохо переносят уход Адама. Даже мой сказочный тональный крем «Touche Eclat» уже почти не справляется с темными кругами, горькими следами распавшегося брака.

Еще одно зеркало, справа от ванны, тоже не радует.

Ноги коротковаты для туловища. Складка кожи над резинкой трусов напоминает о моем материнстве — словно это нуждается в напоминании. Волосы, в молодости длинные, темно-коричневые и блестящие, сейчас — в сорок два — стали короткими, темно-коричневыми и матовыми, — спасибо «Л’Ореаль, ведь я этого достойна». Оглядываю все, что ниже талии. И прилепится муж к жене своей… Да… И без всяких «Свитков Мертвого моря» ясно, что Всемогущий — мужчина.

Еще раз прохожусь по лицу ватным диском и начинаю тихонько петь. Я пою «Тоскующую», последнюю мою песню, которую Джош ухитрился продать — и которая к настоящему моменту принесла мне немыслимую сумму в десять с половиной тысяч фунтов.

Зеркало не лжет — но кто эта отражающаяся в нем женщина и где я?

Иду вниз и вытягиваю из шкафа в прихожей пылесос.

Пылесос гудит, а я с наслаждением пою — у меня и голос громче, и тембр голоса приятнее.

Убираю гостиную, столовую, затем прихожую.

Поглядываю на свое «творческое послание» и улыбаюсь.

Убираю пылесос, достаю из шкафчика под раковиной чистящую пасту. Натягиваю желтые резиновые перчатки, драю туалеты, все еще распевая, с металлическим ершиком в одной руке и новой порцией вина в другой. Не сразу, но осознаю: со мной происходит то, что Адам считал синдромом навязчивых состояний, а мой психотерапевт назвал бы, вероятно, длиннющим латинским термином. Если бы кто-то увидел меня в этот момент, то решил бы, что я совсем свихнулась.

А если бы за мной явились инопланетяне, вместо меня похитили бы соседку Сильвию. На фиг им такая головная боль, как я?

Глава 4

Я сижу в офисе, локти опираются на потертую старинную столешницу, которую Бет притащила откуда-то из Бретани. Часы на запястье показывают пол-одиннадцатого, то есть я сижу так уже два часа. На стене напротив — два больших экрана системы Блумберга: графики финансовых потоков идут вниз, красные стрелки обвиняюще смотрят прямо на меня, — но все, что я сделал за утро, это переложил с места на место несколько документов. Если выглянуть из кабинета в приемную, то можно увидеть на стене огромную вывеску: «ХОЛЛ ЭНД ФРАИ». Это название в Сити хорошо известно. Оно говорит о том, что мы уважаемая процветающая фирма, надежный бизнес.

Если ваша семья располагает средствами, добро пожаловать к нам: мы сохраним их и приумножим. Желаете приобрести произведение искусства? Вложиться в недвижимость? Сыграть на акциях? Мы проконсультируем вас, дадим взвешенный совет. Дьявол, кто бы мне-то посоветовал!

Как специально, в этот момент без стука входит Мэтт — мой партнер по бизнесу вот уже почти двадцать лет.

— Хреново выглядишь, — говорит он вместо приветствия.

Я потираю двухдневную щетину и оправдываюсь:

— У нас сегодня нет встреч с клиентами.

— А я не человек? Любоваться тут на тебя… — Он кидает на мой стол пару файлов. — Это надо сделать до четырех. И у нас сегодня есть клиенты, братья Гренджер, ты забыл? Может, все-таки побреешься?

Я игнорирую напоминание о встрече, игнорирую то, как обеспокоенно Мэтт смотрит на экраны, откидываюсь на спинку стула и кладу ноги на стол.

— Чего ты злишься?

— Действительно. — Мэтт поворачивается, смотрит сквозь стекла очков, потом снимает их совсем.

Наставляет на меня. — С чего вообще кому-либо злиться на такого замечательного Адама Холла?

Я снимаю ноги со столешницы.

— Хочешь обложить меня, займи очередь.

Мэтт садится напротив, запускает пальцы в лысеющую шевелюру.

— Что ты творишь, Адам? Сам-то понимаешь?

Так влюбился, что ли?

Встаю, выглядываю из окна, пытаясь переключиться на звуки шумного города под нами. Визг покрышек, сирены, гудки речных буксиров… Мой кабинет выходит на Тауэрский мост; я каждый день любуюсь панорамой с высоты шестого этажа. Я везунчик.