Читать книгу "Круги судьбы - Энн Саундерс"

— Я ничем не могу ей помочь.

— Глядя на то, как вы перебинтовали мне лодыжку, я поняла, что вы ничего не понимаете в медицине. Я просто подумала, может быть, она захотела бы немного поговорить с вами. Если, конечно, она не спит.

Молчание.

— Нет, она спит.

— Она сильно ранена? Кажется, она… — Анита задумчиво наморщила лоб. — Но если она спит, значит, ей не очень плохо.

— Уверяю вас, она ничего не чувствует.

Мысли Аниты путались после недавних событий, поэтому она поняла слова Фелипе буквально и даже ответила:

— Это хорошо! — Ее собственная лодыжка изрядно болела, кроме того, она продрогла до костей. И Анита подумала, что смогла бы поспать немного, если бы не так замерзла.

— Нам можно вернуться в самолет?

— Нет. Самолет взорвался вскоре после приземления. Что вы хотите?

— Свое пальто.

— А, так вы все-таки замерзли! Минуточку!

Ему потребовалось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы дойти до Моники. По возвращении он завернул ее в дорогой серый пиджак.

— Так лучше?

— Угу. Чудесно.

Ее непонимание длилось не более минуты. Потом она отдала пиджак обратно.

— Миссис Перриман он нужен больше, чем мне.

Анита не была совсем уж глупенькой и сейчас испуганно и вопросительно смотрела на Фелипе.

— Наденьте пиджак. Должен вам сказать, что Монике Перриман он совсем не нужен.

Анита вспомнила, что произошло с самолетом. Он лежал на хвосте, задрав нос высоко в воздух. Аните стало дурно.

— Я не могу его надеть. Не буду. Это все равно, что снять саван с мертвеца! — В ее голосе появилась неприятная резкость, а уголки губ опустились от отвращения вниз.

Фелипе ничего не ответил, продолжая протягивать ей пиджак. Анита понимала, что стало холодно, что она дрожит от пережитого шока и надо закутаться во что-нибудь теплое. Она понимала, что он может заставить ее сделать это силой, однако она настаивала на своем:

— Я не собираюсь это надевать. Если вы принудите меня к этому силой, я буду ненавидеть вас до самой смерти.

— Если вы не наденете пиджак, ваша смерть наступит очень скоро. Сейчас похолодало, а ночью станет еще холоднее. Ну, будьте же благоразумны!

Если бы в голосе Фелипе было хоть немного пренебрежительности, она продолжала бы упорствовать, но он отнесся к ее понятной брезгливости с умиротворяющим реализмом, и Анита позволила ему натянуть этот проклятый пиджак на ее плечи.

— Как вы можете быть таким бесчувственным? Это естественно! — Она стиснула кулаки, надеясь, что истерика не начнется. — Я разговаривала с ней. Мы пили чай и она рассказала мне такие вещи, о которых в обычных обстоятельствах ей бы и в голову не пришло говорить. Чай и разговоры она считала своим спасением. Теперь все кончено. Ей не придется принимать решение, потому что для нее все кончилось таким образом, какой она, слава Богу, и вообразить себе не могла. — Анита была в смятении и гневе. — Но почему, почему? — Боль усиливалась, и ее голос слабел. Она расстраивалась не только из-за Моники Перриман. Вчера они были еще не знакомы, а завтра Анита, может быть, не сможет вспомнить ее лицо. Она жалела всех, кому пришлось уйти до срока, и каждого, кто оставался, чтобы жить в одиночестве.

— Это ведь не первая ваша встреча со смертью, ведь так? — спросил Фелипе ласково, но проницательно.

— Да! — Ее нижняя губа задрожала, но глаза оставались мучительно сухими. — Моя мама болела, и она умерла. — Как одиноко звучали ее слова! Фелипе почувствовал, что она не может ничего к ним добавить, потому что боль была слишком пронзительной, и он обнял ее. Ее щека повернулась к нему в инстинктивном детском жесте — приласкаться, потом, словно смутившись своего порыва, Анита застыла в его объятиях, словно одеревенела. Но Фелипе почувствовал, что через какое-то время ее напряженное тело расслабилось.

— Вы очень тоскуете по своей маме, — сказал он. — Поэтому вы, наверное, и приехали сюда, чтобы быть поближе к ней?

— Чепуха! — как можно суше ответила она, смущенная тем, что оказалась столь незащищенной перед чужим человеком: ведь у нее не оказалось ни сил, ни опыта, чтобы справиться с ситуацией, в которой она оказалась впервые. — Конечно, мне хотелось побывать в тех местах, где она провела детство и юность. Любой девочке захотелось бы увидеть дом матери. Но не более того…

— Конечно, — согласился Филипе, странно посмотрев на Аниту — иронично и в то же время понимающе. Он догадался, в чем ее слабость — она сама себя не всегда понимала.

— Да к тому же это не остров моей мамы, — проворчала она.

— Это его южная засушливая оконечность, — ответил Фелипе. — И вам представилась уникальная возможность немного заглянуть вперед. В ближайшие годы, когда остров захватят коммерсанты, толпы туристов на автобусах будут отважно преодолевать опасные горные дороги, чтобы поглазеть на этот первозданный хаос.

— Коммерсанты на острове? — переспросила она.

— Ну да! Появятся финансовые акулы, ловцы удачи. Они отнесутся к острову, как ко второму Тенерифе, и станут скупать землю, пока все здесь не зарастет каменными джунглями отелей. Надеюсь, конечно, что этого не случится. Надеюсь, их самолеты взорвутся еще в воздухе.

— Но ведь на самом-то деле вы этого не хотите, правда?

— Разве?

Анита поежилась от пронзившего ее чувства неловкости, однако у нее появилось странное ощущение, что именно этого он и хочет.

— Мне здесь не нравится, — сказала она. — Разве мы не можем сейчас отсюда уйти?

— Я и сам над этим раздумывал. Но ваша лодыжка не перенесет такого путешествия. Дорога вниз слишком далеко отсюда и слишком опасна, чтобы я мог отважиться нести вас, так что, боюсь, мы должны подождать, пока нас спасут. Рок, должно быть, уже поднял тревогу. Кто-нибудь скоро да появится.

Приедет ли Эдвард? — подумала она. Весь восторг от поездки на Лехенду пропал, но следует проявить некоторую радость по поводу того, что скоро она увидит Эдварда. Милый Эдвард! Ее сердце, конечно, будет заполнено им без остатка. Анита чувствовала, что способна любить верно, преданно. Анита, ухаживая во время болезни за матерью, делала это из любви к ней, а не из чувства долга. Благодарности же ее она никогда не забудет, ее жертвы становились бесценными: она тогда простилась с надеждой сделать карьеру, а немногие друзья вообще не выдержали испытания маминой болезнью. Анита была далека от мысли винить людей, которые бросили ее, когда вся она только и зависела от силы маминой головной боли. В то же время девушка не могла не думать, что узы дружбы, наверное, не были столь крепкими, какими казались, и не стала лить слез над потерей. Может быть, именно это и смягчило ее сердце по отношению к Эдварду: он ни разу не попытался покинуть ее и только восхищался ее верностью долгу дочери. Когда все было кончено, Эдвард не подгонял ее с решением, а просто ждал, пока Анита сможет вернуться к нормальной жизни. Не имея достаточного образования, она могла рассчитывать только на самую посредственную работу. Без мамы квартира казалась ей самым унылым местом в мире, и Анита удивилась, почему они не решились как-то обновить ее, потратив немного денег, которые дедушка Энрике Кортес, мамин отец, оставил им. Деньги эти стали истинным потрясением, потому что их всегда было мало. После его смерти виллу Каса-Эсмеральда, в которой жили три поколения Кортесов, нужно было сдавать внаем, чтобы можно было хоть как-то содержать дом.