Читать книгу "Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Мэри Карр"

Все мои попытки заставить мать заговорить о прошлых мужьях приводили к тому, что та закатывала глаза, принимала аспирин и ложилась вздремнуть после обеда.

В отличие от остальных мужей, Паоло не сдался на милость победителя, а по крайней мере боролся за мою мать. Он преследовал ее, по техасскому выражению, «как утка гоняется за майским жуком». Каждую неделю присылал в номер букет желтых роз и коробки вишни в шоколаде. Отец, в конце концов, начал выставлять конфеты в общую столовую, где его приятели ели их горстями.

Через некоторое время Паоло отчаялся, набрался храбрости и появился в пансионе для разговора с матерью. Я почему-то представляю себе, что отец в тот момент лежал на узкой кровати в майке и семейных трусах. Мне кажется, что он сощурился, как змея, при виде Паоло. Его же я представляю в полосатом костюме, в котором они с матерью поженились. Пригибаясь, он вошел в комнату с низким потолком. Паоло назвал ее шлюхой, после чего мгновенно получил в лоб от отца. В тот день мать впервые видела, как отец дерется. Не думаю, что произошедшее между отцом и Паоло можно назвать дракой в прямом смысле этого слова. Обычно отцу было достаточно раз ударить человека, чтобы тот упал. На этом драка заканчивалась. После этого Паоло потихоньку сполз по лестнице и через некоторое время уплыл в Саудовскую Аравию, больше его никто не видел.

Разговор о нем зашел, когда я случайно нашла фотографию у матери и спросила: кто это, черт возьми?

В конце церемонии бракосочетания, проходившей в мэрии города Личфилда, отец сказал тост с серебряной фляжкой – подарком матери в руке: «Спасибо, что вышла за меня сирого». Он привык к простым деревенским девчатам, и мать была для него существом высшего порядка.

На самом деле мать вышла замуж за отца частично и потому, что она просто испугалась. Она, конечно, любила хвалиться тем, что во время войны была студенткой, изучала искусство и жила в Гринвич-Виллидж и, поверьте на слово, сильно выделялась в Личфилде, мать умудрилась набрать пугающее количество мужей. Настолько пугающее, что она держала его в секрете. При этом в течение пятнадцати лет с точки зрения уровня жизни ее ситуация становилась только хуже. Она жила на вилле в Коннектикуте, а оказалась в парке трейлеров в Личфилде.

В период стерильных пятидесятых ее бунтарский дух уже не впечатлял окружающих так, как раньше. За пятнадцать лет она много чего потеряла, и эти потери ее пугали. Отец был достаточно красив, к тому же в его характере сочетались черты честного гражданина и бунтаря-одиночки. Его мало впечатляли мода и манеры, которые помогли ей выйти замуж за остальных мужей – представителей среднего класса. Отец знал только одного Маркса – Граучо и единственный танец – местный тустеп[3]. В первую ночь, когда они легли в кровать, он смыл косметику с ее лица проспиртованной салфеткой, чтобы посмотреть на настоящий облик.

Первые годы их совместной жизни были счастливыми. На пособие для демобилизованных солдат они купили небольшой домик, как две капли воды похожий на многие другие дома. Отец никогда не мечтал о том, что будет жить в такой роскоши. Он настолько гордился тем, что у его жены не только красивая прическа, но и в голове есть пара извилин, что соорудил полки для книг об искусстве, развесил по всему дому ее картины и даже обещал построить мастерскую.

У отца было три громогласных брата и сестра. Выросли они в поселке среди соснового леса под названием Большие Заросли в Восточном Техасе. Их семья жила практически без денег: кофе и сахар покупали на чеки в магазине лесозаготовительной компании, они могли позволить себе единственную роскошь – ситец для платьев, а все остальное необходимое для жизни выращивали, отстреливали или ловили.

Так мой отец жил задолго до моего рождения, но я все помню. Он рассказывал столько историй, что иногда они кажутся мне более реальными, чем все, что произошло со мной. Он делился этими историями с приятелями, с которыми пил и играл в домино по выходным. Они встречались в баре «Американский легион» или магазине рыболовных снастей, а женам говорили, что пошли оплатить счета или у них заседание профсоюза. Одна из жен, устав от пустого времяпрепровождения мужа, окрестила эту мужскую компанию «клубом лжецов». С тех пор все стали использовать это название. Оно отражало суть того, чем занимались эти мужчины: байки, которыми они обменивались, зачастую были полной выдумкой.

Эта компания собиралась спонтанно и в разных местах, за исключением рождественского утра, когда члены «клуба лжецов» встречались на парковке перед баром «Американский легион», чтобы обменяться через открытые окна пикапов бутылками «Джека Дэниэлса» в подарочной упаковке. Я никогда не слышала, чтобы они планировали встречу. Они никогда не звонили друг другу по телефону и не отправляли детей с весточкой о собрании в таком-то месте в такое-то время. Казалось, что время и место встречи появлялись в коллективном сознании, как у роя пчел или у муравьев в муравейнике. На встречах членов «клуба лжецов» никогда не бывало женщин. Из детей мне одной разрешалось присутствовать на «заседаниях». Многие неоднократно говорили, что отец меня безбожно балует. Когда я просила у него деньги на кока-колу, шаффлборд[4] или чтобы сыграть в бильярд, тут же кто-нибудь отмечал: если отец будет продолжать в том же духе, я ничего не буду стоить. Иногда я возвращала монетку, но отец неизменно качал головой и говорил:

– Оставь ее в покое. Пусть делает, что ей хочется, верно, Любопытная?

И я, понятное дело, всегда соглашалась.

Из всех членов «клуба лжецов» отец рассказывал самые интересные истории. Когда он начинал рассказ, его приятели замолкали, уставившись в свои стаканы или карты. Отец мог уходить от темы, растекаться мыслью по древу, но неизменно возвращался к повествованию. У него был талант. Он умел рассказывать истории так же хорошо, как блефовать при игре в покер, которую освоил задолго до моего рождения. Его лицо с грубоватыми чертами принимало самые разные выражения: от полностью лишенного эмоций до гротескно-карикатурного.

Для главных героев у него были свои выражения, тон и жесты. Когда он начинал щурить глаза и говорить с легким акцентом и так, словно ему сложно двигать челюстями, я знала: он говорит от лица дяди Хаски. Широко раскрытые глаза всегда символизировали чернокожего по имени Уг, который научил отца играть в карты и кости. Плотно сжатые от недовольства губы – его сестра. Мать отца всегда носила огромных размеров синий чепчик, обрамлявший голову, словно ореол святого, и, представляя ее, папа неизменно заводил руки за голову и шевелил пальцами со словами: «А вот и мамочка».

Когда я думаю об отце, я вижу его за колченогим столом во время встречи «клуба лжецов». На столе бутылка. Эта картина стоит перед глазами, как сейчас.

Болтая ногами, я сижу на стойке бара «Американский легион» и ем необжаренный арахис из холщового мешка. Отец мешает на столе фишки домино, они щелкают, ударяясь друг о друга. Я еще не хожу в школу, поэтому все дни кажутся длинными до бесконечности. В помещении словно сгустились сумерки и пахнет пивом.