Читать книгу "29 - Адена Хэлперн"

Да, я знаю. Я так горжусь своей внучкой.

Одно из любимых занятий Люси – копаться в моем шкафу, выискивая фасоны, которые можно воспроизвести. У меня столько одежды скопилось за годы – я ведь никогда ничего не выбрасывала, – и можете не сомневаться: шкаф для хранения всего этого добра у меня что надо! До переезда в центр города я забила одеждой и обувью все до единого шкафы в нашем пригородном доме. В детской Барбары хранились мои костюмы от Шанель и Хальстона, купленные в 60-х и 70-х. В шкафу в гостевой комнате я держала все свои роскошные вечерние платья. Меха (когда еще можно было носить мех, не опасаясь, что эти ненормальные забросают тебя краской) вместе с прочей зимней одеждой хранились внизу. И еще был шкаф в моей комнате для повседневной одежды и обуви.

– Почему бы тебе не выставить все это на аукцион? – предложила Барбара, когда я начала готовиться к переезду.

Но об этом и речи быть не могло. Моя одежда хранит память обо всем хорошем, что было в моей жизни. Вместо альбомов с газетными вырезками, фотографиями и прочими воспоминаниями о минувшем у меня есть шкаф, в который вместилась вся моя жизнь. Вот костюм из бледно-голубой тафты от Оскара де ла Рента, который я надевала на свадьбу Барбары; вот великолепное белое вечернее платье от Джеймса Галаноса, с одним плечом и расшитое пайетками, – я купила его для какого-то торжественного приема в Нью-Йорке, на который мы с Говардом ходили как-то в 80-х; Говард тогда сказал, что я в жизни не выглядела красивее. Я никогда не расстанусь с этим вещами. Нетушки.

Поэтому я купила трехкомнатную квартиру и превратила одну из комнат в платяной шкаф. На ремонт ушло больше трех месяцев, но когда рабочие наконец сделали все, как я хотела, это стала моя самая любимая комната. Барбара меня не понимает. Зато Люси вполне разделяет мои чувства.

В гардеробной мы с внучкой можем торчать часами. Она делает зарисовки некоторых моих нарядов. Она даже скопировала фасон ярко-розового прямого платья без рукавов от Лилли Пулитцер; я купила его во время поездки во Флориду, в Палм-Бич. Это было в 60-х, еще до того, как Лилли Пулитцер приобрела имя в мире моды.

Люси назвала эту модель «платье Элли Джером».

В честь своей бабушки.

Когда я думаю о внучке, я просто сияю.

Вот поэтому и завидую ей.

Так что сегодня, во время празднования моего семьдесят пятого дня рождения в ресторане «Прайм риб», я могла мечтать лишь об одном: как бы мне хотелось повернуть время вспять и пожить в современности. Хотя бы на денек. Как бы мне хотелось, чтобы на один день ко мне вернулись мой упругий зад и гладкая загорелая кожа. Как бы мне хотелось провести бурную ночь любви с человеком, который только и желал бы, что доставить мне удовольствие. Я не просила прожить заново всю жизнь; это уже как-то эгоистично. Я хотела всего один день своей убогой старушечьей жизни провести так, чтобы наверстать все, что упустила, и оценить то, что прежде принимала как должное. Вы знаете, что я прожила ровно двадцать семь тысяч триста девяносто четыре дня? Сегодня утром посчитала на калькуляторе. Подумаешь, велика ли важность – взять всего один день из такого количества и пуститься во все тяжкие? Какое замечательное желание! По-моему, очень изобретательное. Я бы непременно поделилась с кем-нибудь этой идеей, но, конечно, нельзя никому рассказывать о том, что загадал, иначе не сбудется. Ха!

Именно это я и загадала, когда Барбара и Люси вынесли огромный праздничный торт.

– Поместилось только двадцать девять свечек, – говорила Барбара всем подряд и смеялась.

Иногда она просто выводит меня из себя.

Итак, я склонилась над своими двадцатью девятью свечками и загадала желание.

Я пожелала, чтобы на один день мне снова стало двадцать девять лет.

В этот день я бы сделала все иначе.

И тут уж я бы все сделала как надо.

И никогда больше ни о чем бы не попросила.

Ох ты! Я сногсшибательна!

Первое, что я заметила с утра, когда Барбара разбудила меня телефонным звонком, была моя грудь.

Я всегда сплю на животе и с годами привыкла, что при пробуждении мои груди оказываются под мышками. И первым делом, как только проснусь, я сдвигаю эти кучки плоти в более удобное положение.

Итак, когда я очнулась, звонил телефон, так что я бессознательно потянулась поправить грудь и вдруг поняла, что не нахожу ее в привычном месте. Моя грудь была именно там, где груди полагается быть!

Я не придала этому большого значения. Подумаешь, всякое бывает, и это обстоятельство никак не подтолкнуло меня к осознанию произошедших за ночь изменений. И только позже я поняла, что уже тогда могла бы догадаться.

Открыв глаза, чтобы поправить грудь (а заодно снять телефонную трубку), я кинула взгляд на электронные часы у кровати. Часы показывали восемь тридцать. Я слепа, как крот, уже двадцать пять лет и однако же смогла увидеть время. Наверное, заснула в очках, подумала я. Я так уже много-много раз засыпала, только очки никогда не оставались сидеть на носу ровно, особенно притом, что я сплю на животе. Я снова глянула на часы, потом поднесла руку к лицу. Никаких очков. И тут я обнаружила свои очки на столике. Может, мне просто показалось, что я различила время? Очевидно, я еще не совсем проснулась.

Телефон все не унимался; я села в кровати и надела очки. Мир вокруг внезапно расплылся.

Сняла очки.

Мир снова обрел четкость.

Надела обратно.

Опять поплыло.

Бернис Занкхауэр, подруга моей подруги Лоис Гордон, однажды утром проснулась и обнаружила, что ее ступни уменьшились на полразмера. Может, со мной тоже что-то такое произошло. Откуда мне было знать?

Наконец я сняла трубку. Разумеется, это оказалась Барбара.

– Ты хорошо провела вчера время? – спросила она.

– Я прекрасно провела время, дорогая, – ответила я, и это были первые мои слова после пробуждения.

Голос звучал ровнее, моложе. Даже Барбара это заметила.

– Ну, в любом случае, судя по голосу, ты отдохнула, – сказала она.

– Я и чувствую себя отдохнувшей, – признала я.

Барбара все болтала, а я сунула ноги в шлепанцы, так и не заметив, что исчезли мозоли от многолетнего хождения на высоких каблуках и скрылись варикозные вены, украсившие мои икры во время беременности. Я, впрочем, нашла, что недельный педикюр все еще смотрится неплохо – это для меня рекорд. Но мысль не задержалась надолго.

– Согласись, Люси вчера ужасно выглядела, – нудила Барбара. – Она иногда такое на себя наденет. Я знаю, тебе нравится кое-что из того, что она носит, но честное слово, мама. И стейк малость недожарили.

Под жалобы дочери я направилась в ванную.

– Да ладно тебе, Барбара, все прошло прекрасно.

– Мне все-таки кажется, еду нам несли дольше, чем следовало бы. У твоих подруг был такой вид, точно они сейчас в обморок упадут от голода.