Читать книгу "Судьба и воля - Лев Клиот"

– Ты совсем дурак? Сейчас бы не только тебя пристрелили, они, если бы соображали получше и не были пьяными, и меня сдали в СД.

На этот раз он довел Борьку до дома. У двери они остановились. Борис собрался поблагодарить его, но Эйнар перебил. Он сказал, что завтра его отправляют в боевые части:

– Я знаю, меня убьют на фронте, а ты, если выживешь, запомни: не все мы звери. Я представить себе не мог, что наши парни станут такое с вами вытворять.

Борька стиснул его руку выше локтя, обнять не решился.

Эйнар, оглянувшись, сам притянул его к себе, застыл на мгновение и, резко развернувшись, ушел.

Глава 2

Вечность не боялась прошлого, они были на равных. Вечность принимала его в себя, и он, ощущая ее обволакивающую надежность, больше не тревожил продолжающих жить всплесками синусоид.

Высота, с которой он озирал прожитую жизнь, сглаживала пики. Пронзительная боль, гнев, ненависть, смешиваясь в этом бесконечном, открывшемся ему, клубились успокоенной печалью, горькой философией неизбежности финала для всех.

Мюнхен лежал в развалинах. Последние дни бомбить стали реже, и их снова привели на завод, часть которого находилась в подземных помещениях. На верхнем этаже станочный цех наполовину был разрушен, но станки уцелевшей зоны работали, пока хватало топлива для дизель-генератора. «Сименс» производил оборудование для линий высоковольтных передач постоянного тока. Заключенные об этом не знали. Те детали, которые они изготавливали на своих участках, не давали представления о конечной цели. На завод привозили из близлежащего лагеря пеструю команду: русские, французы, немцы и евреи заполняли остатки цехов и под присмотром немногочисленной охраны работали с перерывами на воздушные тревоги. На этот раз сирены не среагировали на одинокий легкий бомбардировщик, американский «Дуглас-А20», и веер сброшенных им бомб дотянулся до последнего в Мюнхене производства корпорации.

Борис был оглушен взрывом, но быстро пришел в себя. Часть перекрытий обрушилась, похоронив под собой и рабочих и их охрану, а наверху две оставшиеся целыми при прежних налетах стены сравняло с землей. Там, похоже, не выжил никто. В том верхнем цеху работал Мишка Шерман, и Борис пытался отыскать его, живого или мертвого, но понял, что не в его силах справится с завалами, под которыми возможно остался его друг. Их осталось трое: он, один француз с перебитой рукой и русский, совсем молодой парень… Этого, с поврежденной рукой, он едва успел выхватить из-под обрушившейся перегородки в нижнем помещении, тот видел падающие на него балки, но не смог опереться на повисшую безвольно руку, и Борис выдернул его в последний миг, спасая от неминуемой смерти. Русский, видимо, был серьезно контужен, почти ничего не слышал. Оба были растеряны, их никто не охранял, и они уцепились за него, почувствовав в нем внутреннюю силу, способность принимать решения…

Немцы либо убиты, либо разбежались, дисциплина была уже не та. Этот самолет летел один, без прикрытия, пренебрегая ослабленным, неспособным серьезно противостоять авиации союзников «люфтваффе». Война заканчивалась. Это было понятно всем, и никто не хотел погибать в ее последние дни. Дом, в который они добежали со всеми предосторожностями приученных выживать в атмосфере ежеминутной смертельной опасности людей, был почти цел, выбитые взрывной волной окна стали обычной деталью пейзажа разрушенного города. Борис прихватил пистолет из кобуры мертвого обер-лейтенанта и фляжку с его ремня. Он первым вошел в незапертые двери квартиры на втором этаже. Было видно, что хозяев нет и что тут уже побывали мародеры. Они забаррикадировали двери и расположились в дальней спальне, окна которой выходили на задний двор.

Борис перевязал руку француза, разорвав сохранившуюся в спальне простыню. Тот представился, подавляя стон: «Франсуа», и очень обрадовался, когда услышал от своего спасителя ответ на чистом французском. Русскому было совсем плохо, и они уложили его на кровать. Борис проверил фляжку, все мучились от жажды, но там оказался коньяк. Пить не стали. Надо было оглядеться, надо было добыть воды и какой-нибудь еды, но выходить из убежища было слишком опасно. Решили ждать ночи.

Русского звали Сергеем. Борис поговорил с ним перед тем, как тот заснул. Он давно не говорил по-русски и удивился, как легко ему удалось вспомнить все эти слова, правда, не очень правильными были окончания и, конечно, присутствовал акцент. Он никогда специально не учил этот язык, и в их районе было не много русских ребят, с кем он мог бы общаться, но Рига была наполнена русской речью. К тому же, среди тех, кто окружал отца в бизнесе, были люди из России, и отец разговаривал с ними на том языке, который устраивал обе стороны.

Уже стемнело, но Залесский решил действовать ближе к середине ночи, лишь бы не уснуть. Возбуждение боролось со страшной усталостью… Приходилось напрягать всю волю, и он справлялся с этой задачей. Память листала страницы пережитого, мешая адреналин с горечью печали, и это помогало удерживаться на грани бодрствования и сна.

Русский, да, он знал и русский, но французский, немецкий в совершенстве, почти свободно – английский. Это все мама: она выбирала гувернантку, она настаивала на изучении языков, будто знала заранее, к чему нужно было его готовить.

Мама!

Мучительно впилось в мозг то, что он каким-то неимоверным усилием тогда, в сорок первом, выжег или заморозил в своей голове, или в душе, или в сердце. Люди научились придумывать обозначения этим эфирным движениям, недоступным разуму, ощущениям. Этот русский пробудил то, что, казалось, испепелено, или предчувствие фатальных перемен прорвало плотину памяти? Он боялся дать свободу воображению. Жизнь слишком долго висела на волоске, и опасным виделось любое резкое движение. Но из глубины сознания всплывала уверенность в том, что все самое страшное закончилось.

Мама!

В конце октября вся семья уже была в гетто, даже Мириям, которая жила с мужем отдельно, в те дни переехала к родителям. Ее муж, Арон, ушел с советской армией, и это добавляло переживаний, которых и так было через край. Их выгнали на улицу ранним октябрьским утром. Петерис, дворник, помог вынести несколько собранных заранее чемоданов и долго смотрел им вслед из-под руки, пряча глаза от яркости низкого солнца – или он скрывал слезы? Он знал эту семью много лет, и они всегда были добры к нему. В его руках лежали ключи от их квартиры, он должен был передать эти ключи новым жильцам. Будут ли они так же добры к нему, как те, которых увели на мучения и смерть.

В самом конце ноября Борьку, вместе с людьми, владевшими необходимыми немцам специальностями, с наиболее трудоспособными и молодыми мужчинами, перевели из основного гетто в малое. В то утро его и еще 12 человек увезли на лесопилку на другой конец Риги, но вечером в гетто не вернули, как обычно, а оставили еще на день. Объяснили, что работы много и тратить топливо на их перевозку не хотят. Если идти пешком, то по времени как раз получится так, что пока придете в один конец, надо будет возвращаться обратно. Они вернулись вечером следующего дня.