Читать книгу "Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране - Владимир Виноградов"

Шах правил государством, но не мог управлять теми силами, которые помимо его воли действовали против монархического строя и, следовательно, против него лично.

…Советского посла шах принимал довольно охотно, и в беседах с шахом затрагивались самые разнообразные вопросы, нравились они ему или нет. Шах неплохо ориентировался в международных проблемах, был информирован в общем, хотя часто и необъективно, о положении дел в стране, некоторые вопросы, в том числе экономические, знал довольно детально. Одним словом, имел свою точку зрения, стремился показать это; если нужно – во многих случаях принимал сразу решения, иногда говорил, что посоветуется. Держался всегда спокойно, демонстрировал уверенность, и только в последних встречах – осенью 1978 года, когда страну потрясали революционные волнения, – была видна его явная растерянность и непонимание глубины происходящих событий.

Принимал один, обычно в одном из кабинетов Ниаваранского или Саадабадского дворца. В штатском костюме, стоя, приветствовал входящего, предлагал сесть на диван, сам садился в кресло справа, сбоку. Слуги в ливреях подавали неизменный чай с лимоном, пятясь задом, удалялись, начиналась беседа, инициативу в которой шах оставлял посетителю.

Шах хорошо владел французским и английским языками, говорил спокойно, подбирая точные слова, уверенно, обычно не показывая эмоций. Хорошо реагировал на шутки. Внешне проявлял демократизм. По окончании беседы шах всегда провожал до дверей, вежливо прощался.

Вопросы советско-иранских отношений занимали в наших беседах главное место – как принципиального порядка, так и сугубо практические, разумеется, наиболее крупные из них. Подход шаха к отношениям с Советским Союзом был, пожалуй, прагматическим. Он понимал важность для Ирана нормальных отношений со своим северным соседом, стремился использовать их для развития Ирана, укрепления положения страны. Понимал, что с нами отношения могут строиться только на взаимовыгодной основе. В этом плане он был вполне реалистом.

Такие крупные объекты, как Исфаханский металлургический комбинат, газопровод, строительство крупных электростанций, были в поле его зрения. Часто чувствовалось, что шах находится под влиянием неточной информации, поставляемой иранскими руководителями, однако он был готов выслушать контрдоводы, рассмотреть информацию другой стороны о положении дел, даже прислушаться к советам. Одно время, например, замедлились работы по расширению Исфаханского завода, главным образом ввиду нехватки рабочей силы, назревала угроза серьезного срыва графика работ. Наши неоднократные обращения к руководителям Иранской металлургической корпорации и премьер-министру успеха не имели, в своей информации шаху они стремились, как водится, переложить вину на советскую сторону, выискивая различные мелочные придирки. Мы посоветовали шаху, коль дело с рабочей силой обстоит так остро, привлечь к строительным работам армейские подразделения – все равно ведь армия ни с кем не воюет. Шах сказал, что подумает, и через некоторое время мы узнали, что им было отдано соответствующее распоряжение.

Был даже и курьезный случай. Через нашу летнюю резиденцию в Зарганде проходил арык с улицы. При его входе, в стене была поставлена решетка, чтобы задерживался уличный мусор. Этот мусор уборщики муниципалитета часто не убирали, образовывался затор, заливало улицы. Вместо того чтобы очистить решетку, эти уборщики часто выламывали ее, грязь и мусор разносились по всей нашей территории. Многочисленные жалобы и обращения в муниципалитет, в том числе и к тогдашнему мэру Тегерана Никпею, не помогали.

Однажды после очередного вылома решетки и полного засорения территории в Зарганде я был у шаха. Что-то нездоровилось. Шах, видимо, заметил, спросил, как настроение. Ответил, что плохое, вспомнил про Зарганде, рассказал, но ничего у него не просил. Шах посмеялся, сказал в шутку: «А вы Никпея пригласите на завтрак в Зарганде среди мусора». Я ответил, что, наверно, придется так и поступить.

Никпея я уже пригласил ранее на обед в посольство. Когда он через пару дней прибыл вечером, то радостно сказал: «Все в порядке, господин посол, вся речка Зарганде будет отныне забетонирована!» Я спросил, зачем и почему мне это нужно знать. Никпей удивился и рассказал, что два дня тому назад ему поздно вечером позвонил шах и приказал немедленно привести в порядок реку или поток возле резиденции советского посла в Зарганде. Вот он, Никпей, уже и начал бетонировать всю речку. Мы ахнули: это зачем еще? И объяснили Никпею, что вопрос всего-навсего в очистке решетки, как мы ему раньше и говорили. Но он сказал: «Хорошо, решетку будем чистить, но и речку забетонируем, раз шаху об этом уже доложено».

Иногда шах просил дать ему перечень наиболее важных вопросов, затронутых в беседе, которые необходимо было решить. Большинство вопросов, как правило, решалось в положительном плане, иногда к скрытому неудовольствию правительства, которое считало себя задетым. Но другого выхода не было – дремучая иранская бюрократия, укоренившаяся с незапамятных времен, сильно тормозила развитие страны, наносила ущерб конкретным делам в наших двусторонних отношениях.

С иранскими видными промышленными и экономическими деятелями я постарался познакомиться поскорее. Из них самое большое впечатление произвел энергичный Рахим Ирвани. С первых встреч они единодушно подчеркивали необходимость прямых контактов с шахом по крупным вопросам. «Здесь все решает шах, – говорили они, – все правительственные чиновники лишь плохие исполнители его воли».

Безынициативность и робость государственного аппарата, чем часто раздражался шах, были, однако, порождены самим шахом, самой системой, при которой решение всех крупных вопросов принадлежало ему лично. Создавался своего рода заколдованный круг.

Однажды после принятия шахом решения о сотрудничестве с нашей страной в строительстве крупнейшего в Азии механического завода в Эсфараянхе, которое противоречило настроениям правительства, премьер-министр Ховейда пожаловался шаху, неосторожно сказав, что советский посол, дескать, в беседе с шахом «пошел против решения иранского правительства». Шах ответил ему, что это он – шах – изменил решение своего правительства, а посол, как он сказал, был в беседе с ним просто «весьма убедителен».

Конечно, никакие крупные соглашения не могли быть заключены без согласия шаха. Даже такой вопрос, как создание ирано-советской смешанной торговой палаты, за которую выступали иранские деловые люди (ее первым президентом стал Рахим Ирвани), стремившиеся к развитию торгово-экономических связей с Советским Союзом, мог быть окончательно решен только после одобрения шахом, поскольку этому противилась та влиятельная часть иранских промышленников, которая была тесно связана с западными странами.

Шах обращался часто с просьбой информировать его о положении дел в торгово-экономических отношениях, советовал побольше ездить по стране, бывать на объектах экономического сотрудничества да и вообще изъявлял готовность выслушивать критические замечания по поводу иранской экономики, строительства, транспорта. Иногда «в минуты откровения» он говорил об искаженной информации, которую он получает, о бюрократизме государственного аппарата. «Скажите, пожалуйста, – спросил он однажды, – есть ли в Советском Союзе бюрократизм и волокита, и если есть, то как вы с ними боретесь».