Читать книгу "Пояс Койпера - Николай Дежнев"

Я смотрел на него и думал: ври больше, и не таких видывали. Ухмыльнулся:

— Авианосец, говоришь? Так ты, получается, олигарх!

Мусорщик поджал губы и стал вдруг похож на воспитанницу института благородных девиц.

— Я ведь, Сергей, тебя не обижал! Для обвинения в воровстве надо иметь веские основания… — Поднялся на ноги и потянулся длинным телом. — Ладно, хватит трепаться, пора заниматься делом!

Направился было к мусоровозу, но на полдороге остановился.

— Скажи, у тебя дети есть?.. Может, оно и правильно! Когда вырастут, не придется извиняться, что втравил их в эту тягомотину.

Сделал еще несколько шагов и положил руку на рычаг. Шум просыпающегося города между тем стал слышнее. Сотни тысяч суетных его жителей соскребали в эти минуты себя с простыней, чтобы стать частью огромного целого, молохом идущего через их жизнь. Чарующая тишина раннего московского утра растаяла, столица погружалась в горячку, близкую из-за навалившейся жары к всеобщему помешательству.

Аристарх обернулся, сделал подбородком жест в сторону уставленного фотографиями контейнера.

— Уверен?..

Я промолчал. Он потянул за рычаг, и голос его утонул в скрежете металла, но я расслышал:

— Смотри, тебе жить!

2

Искусство, как известно, не дает рецептов, оно будит фантазию. Изображения привлекательных, а тем более обнаженных женщин продаются лучше мужских даже без фигового листочка. Краски для коммерческого успеха следует выбирать яркие, а цветы для натюрмортов дорогие, что не замедлит сказаться на стоимости картины. Обо всем этом я знал еще в художественной школе, поэтому вместо дворняжек рисовал породистых собак и никогда не связывался с коровами, они продаются из рук вон плохо. И хотя буренок не изображал, моему становлению как художника это мало помогло. Правда, к классу ремесленников, про которых говорят: «руки в карманах, ноги в траве», — тоже не принадлежал, с изображением человеческих конечностей у меня проблем не было, но… Вспоминая об этом, всегда вздыхаю, иногда с облегчением. Так уж случилось, что простоял однажды три часа кряду перед «Мостиком» Левитана, тем, что в Саввинской слободе, и многое о себе понял. Не перед полотнами «Вечерний звон» или «У омута», а только что не этюдом. Он все во мне перевернул. Так писать я никогда бы не смог, а пополнять ряды мазилок, пусть даже обласканных властью, претило.

С того самого дня за кисть больше не брался. Когда требует, изнемогая, душа, балуюсь карандашом, однако, обнаружив себя среди продавцов картин на Крымской набережной, ничуть не удивился. Стоял, позевывая, и лениво поглядывал на текущую мимо разномастную толпу, как вдруг увидел Нюську. И не одну, а под ручку с Аристархом! В цилиндре и смокинге, в белых перчатках и с моноклем в глазу, мусорщик смотрелся аристократом. Жена моя ни в чем ему не уступала, щеголяла в длинном платье с турнюром и шапочке с перьями, такой маленькой и аккуратненькой, какие носили в Париже в начале прошлого века. Приклеенная к ее бледному лицу улыбочка была не то чтобы высокомерной, а какой-то снисходительной. То же чувство превосходства сквозило и в манере Нюськи держать на отлете руку с длинным мундштуком, и во взгляде прищуренных из-под короткой вуали глаз. И даже надерганные из несчастного страуса перья несли на себе отпечаток той надменности, с которой она на меня взирала.

Остановившись в некотором отдалении, Аристарх оставил свою спутницу и приблизился ко мне вихляющей, словно на шарнирах, походочкой. Сделав в ее сторону движение головой, доверительно сообщил:

— Красивая женщина, вы не находите! — и добавил, ставя тем самым точку: — Да-с!

Постучал со значением ногой в гамаши, после чего вернулся к Нюське и поцеловал ей церемонно ручку. Разговор их велся на французском, но, удивительное дело, я все прекрасно понимал.

— Не думаете ли вы, мон ами, — грассировала, показывая на меня мизинчиком, жена, — что он неспособен написать стадо породистых голштинских коров?

Подкручивая нафабренный брильянтином ус, Аристарх с ней соглашался:

— Это потому, шери, что ему не знакома атмосфера карнавала, упоительная легкость бытия. Художник обязан смеяться над натурой, в этом его предназначение. Чего стоит один его автопортрет! Где свободный удар кисти? Где полет отвязавшейся фантазии?

Умолк, подчеркивая тем самым убийственный характер замечания. Собравшаяся вокруг парочки толпа уже тыкала, вторя мусорщику, мне за спину пальцем и отпускала в мой адрес весьма двусмысленные шуточки. Что же такое я там изобразил? — недоумевал я, стараясь обернуться, но мои усилия почему-то ни к чему не приводили.

Аристарх между тем, поблескивая стеклышком в глазу, продолжал:

— Художника ценят за органичность окружающему его абсурду, наверное, поэтому он и пьет, но, право же, надо знать меру!

Не в силах сдержать нахлынувшие чувства, Нюська сжала его руку.

— Вы правы, дорогой, ах как вы правы! — Улыбка ее стала издевательской. — Впрочем, я всегда знала, что нечто подобное должно с ним случиться! А ведь сколько раз просила не строить из себя шута…

— Шута? Вы сказали — шуга? — отозвался эхом Аристарх. Достав из кармана смокинга платочек, картинно промокнул высокий лоб. — Побойтесь Бога, милая, ему до него, как до небес! — Прикоснулся шелком к бледным губам. — Доморощенных скоморохов и буффонов у нас в искусстве и политике хоть жопой ешь, а быть шутом — высокое искусство!

Граничащее с неприличным слово произнес на французский манер, через «ё», от чего оно приобрело напевное звучание.

Под высказанным им соображением я и сам мог бы подписаться, только зачем же лапать при этом мою Нюську! Мало ли у нас во власти клоунов, она как-никак моя законная жена, и у меня есть все основания начистить ему его лощеную морду. С этим благородным намерением я и засучил рукава блузы и сделал к Аристарху шаг, как вдруг в Нюськином ридикюле зазвонил мобильник. Резко, настойчиво, но она и не думала обращать на него внимание, прильнула назло мне гибким телом к наглецу. Это было уже слишком. Моя кровь вскипела, телефон продолжал надрываться, но дребезжание его почему-то переместилось мне в голову и я, как ни старался, не мог от него отделаться.

Чесались руки, я уже предвкушал, как полетит на землю и покатится, переваливаясь, его дурацкий цилиндр… и с этим предвкушением проснулся, открыл глаза. Чертова действительность, подступив вплотную, в очередной раз мешала мне жить. А как было бы славно, как здорово услышать под каблуком хруст Аристархова монокля! Мудрецы Востока говорят, что события внешнего мира формируются внутренним состоянием человека, в таком случае в душе у меня раскинулась полномасштабная помойка. И это при том, что сны даются человеку для избавления от дневной суеты, а вовсе не для приумножения присущей жизни бессмысленности. Мы прячемся в них, чтобы избежать передозировки самих себя, своих мыслей и страхов, которые отравляют.

В занавешенной шторами спальне колыхалась налитая под потолок плотная духота. Простыня была мокрой от пота, его вкус неприятно солонил губы. В спертом воздухе чувствовался запах гари, лез в нос, раздражал.