Читать книгу "Тамплиеры и другие тайные общества Средневековья - Томас Кейтли"

По всей видимости, изначально Мухаммед отличался целенаправленностью, и нельзя исключать, что великая истина единобожия была навеяна ему матерью либо еврейской родней. Курайшиты и прочие его соотечественники поклонялись идолам; христианское вероучение было искажено примесью множества суеверий; огнепоклонничество персов являлось поклонением Божеству в материальной форме; вера в учение Моисея была подорвана мечтами и нелепыми наставлениями раввинов. Людям, похоже, требовалось нечто более простое. К тому же существовала уверенность, что Бог время от времени посылает в мир для его реформирования пророков и может сделать это вновь. Евреи все еще ждали обещанного мессию, многие христиане полагали, что с небес еще должен сойти Параклит. Кто возьмет смелость утверждать, что Мухаммед не убедил себя, что его удел – это служение Господу и Божественным предназначением ему суждено быть проповедником более чистого вероучения, чем все те, которые он видел? Кто скажет, что, ежегодно уединяясь на 15 дней в пещере на горе Хира, он в экстазе не впадал в галлюцинации и что в одном из таких снов наяву архангел Гавриил не снизошел к нему в его болезненном воображении, чтобы назначить его пророком Божьим и преподнести видимый образ той части будущего свода законов, которая, возможно, уже созрела в его голове раньше?[6]Определенная доля самообмана всегда является составной частью успешного мошенничества. Любой жулик, и так всегда было, свой первый эксперимент ставит над собой. Уместно предположить, что первоначально Мухаммед не имел иной цели, кроме распространения истины путем убеждения, и, скорее всего, он ввел в заблуждение лишь самого себя, уверовав, что является избранным свыше для этой цели. Все же не стоит избегать и другой, возможно, более правдивой версии, а именно: что, по мнению Мухаммеда, равно как и многих других, цель оправдывала средства, и он считал позволительным придумать Божественные явления и наставления, чтобы заставить людей прислушаться к истине.

Какими бы изначально ни были идеи и планы Мухаммеда, он ждал, пока ему исполнится 40 лет (возраст, в котором Моисей впервые появился перед израильтянами), и тогда раскрыл свое Божественное предназначение жене Хадидже, рабу Зеиду, двоюродному брату Али, сыну Абу Талиба, и своему другу, добропорядочному и богатому Абу Бекру. Трудно себе представить какой-либо мотив, кроме убежденности, завладевшей умами этих разных людей, которые сразу признали его притязания на роль пророка. Безупречность предыдущей жизни нового пророка сыграла немалую роль в том, что ему удалось заставить поверить в свое предназначение тех, кто был наиболее близко с ним знаком. Как гласит мудрость, не славен пророк в отечестве своем и среди ближних своих, и пример Мухаммеда подтверждает истинность этого утверждения. В течение тринадцати лет новая религия развивалась в Мекке с трудом и болезненно. Население же Ясриба, города, который впоследствии стал почитаться как «Город пророка» (Medinat-en-Nabi), оказалось более восприимчивым к новой вере. После смерти Абу Талиба, который хоть и не разделял убеждений своего племянника, но оберегал его, Мухаммед переселяется в Ясриб (событие, почитаемое как хиджра – паломничество), население которого с оружием в руках встает на защиту его от курайшитов. Возможно, именно в этот момент перед пророком открылись новые взгляды на мир. Принц Ясриба надеялся расширить свою власть над неблагодарной Меккой, а тем, кто насмехался над его доводами и убеждениями, можно было бы преподать урок мечом. Эти посылы оказались верными и менее чем через десять лет после битвы при Бадре (первая битва Мухаммеда), когда он добился того, что его светская власть и пророческая роль были признаны по всему Аравийскому полуострову.

Очень часто случается, что, когда человечеству предлагается принять новую форму религиозного учения, оно превосходит по чистоте то, которое должно заменить. Арабы времен Мухаммеда были идолопоклонниками. Количество идолов, которым следовало поклоняться у Каабы, как говорят, равнялось тремстам. Среди арабов было широко распространено распутство, полигамия не знала пределов[7]. Все это пророк заменил поклонением единому Богу и поставил под контроль плотские пристрастия своих соотечественников. Его религия содержала описание того, какими будут награды и наказания в будущем, чем он завлекал, чтобы внушить послушание, и запугивал против неповиновения и противостояния. Страдания ада, которыми он грозил, были наиболее устрашающими для всего тела и отдельных его органов; радостями рая были зеленеющие луга, раскидистые деревья, журчащие ручьи, легкое дуновение ветра, изысканные вина в золотых и серебряных кубках, роскошные жилища и пышные диваны. Мелодии распеваемых ангелами песен должны были ублажать души благословленных. Черноокие хурии должны были стать вечно цветущими невестами верных слуг Всевышнего. Но, хотя чувственное блаженство являлось главной наградой, поборников этой веры учили: чтобы заслужить ее, необходимо самоотречение на земле, и строго следили за тем, чтобы «правоверный мусульманин проявлял в своем характере больше черт стоиков, чем эпикурейцев»[8]. И поскольку пророк уже твердо решил, что меч непременно будет задействован для распространения истины, наивысшая степень будущего блаженства, как было заявлено, была уделом мучеников, то есть тех, кто пал в святых войнах за распространение веры. «Рай, – говорил пророк, – находится в тени мечей». В Судный день раны павших воинов засверкают ярко-алым цветом и заблагоухают мускусом, а крылья ангелов заменят утраченные конечности. Религия Мухаммеда получила название ислам (смирение), его последователи стали называться мусульмане (moslems – у арабов и mussulmans – у персов). В их вере было пять догматов: вера в Бога, в его ангелов, в его пророка, в Судный день и в предназначение судьбы. Благочестивых обязанностей было также пять: духовное очищение, молитва, пост, подаяние и паломничество в Мекку. Различные обряды и ритуалы, которые прежде соблюдались арабами, были сохранены пророком либо из уважения к религиозным пристрастиям своих последователей, либо потому, что он не хотел или не мог освободиться от почтительного отношения к обычаям, в которых он сам был взращен с младенчества.