Читать книгу "Илион - Дэн Симмонс"

Возле старца, явно не решаясь примкнуть ни к одной группировке, переминаются Менесфей (согласно Гомеру, Парис убьет его спустя пару недель), Евмел (вождь фессалийцев из Феры), Поликсен (сопредводитель рати эпеян) с приятелем Фалпием, Фоас (военачальник этолийцев), Леонтей и Полипет в одеяниях, типичных для их родной Аргиссы, а также Махаон и его брат Подалирий (за чьей спиной выстроились фессалийские командиры пониже рангом), дражайший друг Одиссея Левк (обреченный на гибель от пики Антифа), ну и прочие герои, каждого из которых я научился узнавать не только в лицо, но даже по манере сражаться, бахвалиться и приносить жертвы божествам. Как я уже, наверное, говорил, древние греки, собравшиеся здесь, ничего не делают вполсилы – о чем ни заикнись, выкладываются на всю катушку. Один из ученых двадцатого столетия называл подобную стратегию «стопроцентным риском».

Кто же в открытую противостоит Агамемнону? Справа от Ахиллеса сверкает очами его ближайший друг Патрокл (чья смерть от руки Гектора разожжет истинный гнев «быстроногого» и развяжет величайшую в истории Троянской войны резню), а также Тлиполем, сын легендарного Геракла, безрассудно убивший дядю своего отца и скрывшийся из дома (молодому красавцу суждено пасть от копья Сарпедона). Между Патроклом и Тлиполемом старик Феникс – милый сердцу Ахиллеса учитель – шепчется с Диоклесовым отпрыском Орсилохом, которого на днях поразит мощный удар Энея. По левую сторону от кипящего яростью мужеубийцы я с удивлением замечаю Идоменея: оказывается, их связывает более тесная дружба, чем говорит поэма.

Само собой, ахейцев во внутреннем круге гораздо больше. Я уже молчу о бесчисленной толпе за своей спиной, но ведь картина и так ясна, правда? Как в эпосе Гомера, так и в повседневной жизни, в долинах Илиона безымянных героев нет. Образно выражаясь, каждый из них неотвязно таскает за собой собственную историю, родину, отца, жен, детишек и движимое имущество, прибегая к их помощи в риторических и военных стычках. Одного этого достаточно, чтобы доконать простого схолиаста.

– Хорошо тебе говорить, богоравный Ахиллес, вечно плутующий в кости, на поле сраженья и с бабами! – вопит Агамемнон. – Только меня не проведешь! Не выйдет! Сам-то отхватил награду не хуже царской – красотку Брисеиду, и рад, а мне, значит, прикажешь сидеть с пустыми руками? Не на такого напал! Да я лучше передам бразды правления… вон хоть Аяксу, или Идоменею, или мудрому Одиссею… или тебе… да, тебе … чем позволю так себя надуть!

– Валяй, передавай! – скалится Ахиллес. – Давно у нас не было достойного предводителя!

Державный сын Атрея багровеет.

– Отлично. Спускайте на море черный корабль с гребцами, возьмите Хрисеиду, если посмеете… Жертвы, о мужеубийца, ты вознесешь сам. Но помни, без добычи я не останусь. Твоя прелестная Брисеида возместит мне потерю.

Красивое лицо Пелида перекошено от ненависти.

– Наглец, одетый в бесстыдство и погрязший в алчности! Трусливая собачья образина!

Царь выступает вперед и хватается за рукоять меча.

Ахиллес делает то же самое.

– Троянцы нам ничем не вредили, Агамемнон, в отличие от тебя. Не они, а лишь твоя корысть привела нас к этому берегу. За что мы бьемся, с какой стати притащились сюда? Воевать за потерянную честь царя и его братца, который и жену не мог удержать за порогом почивальни?

Теперь уже Менелай делает шаг вперед и берется за оружие.

Каждый из владык окончательно определился с выбором, и круг распадается на три части: на тех, кто готов драться за Атрида, тех, кто желает биться за Ахиллеса, и людей вроде Одиссея и Нестора, взбешенных настолько, что с радостью прикончили бы обоих крикунов.

– Сейчас же беру своих людей и уплываю! – рокочет сын Пелея. – Лучше вернуться назад во Фтию на пустом корабле и без ратной славы, чем унижаться, наполняя царский кубок и набивая добычей твои сундуки!

– Скатертью дорога! – орет Агамемнон. – Дезертируй на здоровье! Кто тебя упрашивал плыть сюда за мой счет? Ты отменный солдат, да что с того? Ведь это дар богов, а не твоя заслуга. Только сражения, кровь, резня тебе и приятны! Так забирай своих раболепных мирмидонцев и катись! – Он презрительно сплевывает.

Ахиллес буквально трясется от негодования, разрываясь между страстным искушением показать царю спину, навсегда покинув Илион со своими людьми, и неодолимым желанием прирезать врага, точно жертвенную овцу.

– Уедешь или нет, однако знай, – Агамемнон внезапно понижает голос, и тем не менее его жуткий шепот отчетливо слышат сотни собравшихся, – Хрисеиду я отдам, раз уж бог требует этого, но твоя красавица рабыня займет ее место. Пусть каждый увидит ясно, что не тебе, вздорному мальчишке, тягаться с великим из мужей!

Оскорбленный сын Пелея совершенно выходит из себя и всерьез обнажает клинок. Вот тут бы «Илиаде» и закончиться: один из спорщиков, а то и оба непременно пали бы, ахейцы с миром отплыли бы домой, Гектор дожил бы до безбедной глубокой старости, а Троя простояла бы тысячу лет, возможно, затмив славу Рима. Как нарочно, в этот миг за спиной Ахиллеса возникает Афина.

Я вижу ее. Мужеубийца поворачивается с перекошенным лицом: он тоже видит. А вот прочие – нет. Никогда не понимал эту шпионскую технологию избирательной невидимости, хотя боги часто пользуются ею. Да и я тоже.

Эй, погодите-ка, дело не только в этом… Бессмертные опять остановили время. Это их излюбленный способ общения с избранными людьми-питомцами без лишних свидетелей. (Правда, я лишь пару раз наблюдал это потрясающее зрелище.) Рот Агамемнона разинут, слюна застыла в воздухе на полпути, а ни звука не слышно; челюсть замерла, не дрогнет ни единый мускул, темные глаза распахнуты и не моргают. И так всякий из увлеченных, ошеломленных, окаменевших зрителей. Высоко над головами зависла белая чайка. С берега не доносится шум прибоя: горбатые волны остановились. Воздух сгустился, будто сироп, а мы в нем – точно мухи в янтарной смоле. Единственные, кто движется в остолбеневшем мире, – это Афина Паллада, Ахиллес да ваш покорный слуга, который еле заметно качнулся вперед, ловя каждое слово.

Рука мужеубийцы по-прежнему на рукояти меча, наполовину вынутого из мастерски сработанных ножен. Богиня хватает Ахиллеса за длинные волосы и разворачивает на себя. Теперь он, конечно, не посмеет извлечь клинок, ведь это означало бы бросить вызов самим бессмертным.

И все же глаза «быстроногого» пылают полубезумным огнем.

– Ты что задумала?! – кричит сын Пелея в этой густой, тягучей тишине замороженного времени. – Явилась посмеяться над моим унижением, о дочь Громовержца?

– Поддайся ему! – повелевает Афина.

Если вы еще не встречали богинь, что я могу вам сказать? Только то, что они выше смертных (в буквальном смысле: в дочери Зевса футов семь роста, не меньше), а также намного прекраснее видом. Предполагаю, тут не обошлось без нанотехнологий и лабораторий по модификации ДНК. Женственная миловидность «совоокой девы» сочетается с божественной властностью и абсолютной силой, о существовании которой я и не подозревал до того, как возвратился к жизни под сенью Олимпа.