Читать книгу "Дети ночи - Дэн Симмонс"

– Систематизация, – шепнул Раду Фортуна, до этого сидевший молча через проход от меня. Он грыз луковицу.

Пояснений я не просил, но наш гид и уполномоченный улыбнулся и продолжил:

– Чаушеску хотеть разрушить старое. Он ломать деревни, перемещать тысячи людей в городе вроде бульвара Победы Социализма в Бухаресте…, километры и километры высоких жилых домов. Только дома, они не закончены, когда он переселять людей туда. Нет тепла. Нет воды. Нет электричества…, он продавать электричество в другие страны, вы понимаете. Поэтому люди из деревни, у них здесь маленький домик, жить семьей три, может быть, четыре сотни лет, но теперь жить на девятом этаже плохой кирпичный дом в чужом город… Нет окна, дуть холодный ветер. Приходится носить воду за милю, потом по лестнице на девятый этаж.

Он откусил от луковицы большой кусок и кивнул почти удовлетворительно.

– Систематизация, – и пошел по задымленному проходу.

* * *

Годы уходили в ночь. Я опять задремал, потому что не выспался предыдущей ночью и в самолете вчера тоже не спал…, но все же вздрогнул и пробудился, когда рядом со мной уселся профессор Пэксли.

– Чертовски холодно, – шепотом сообщил он, поплотнее закутываясь в шарф. – Можно было надеяться, что от всех этих чертовых крестьян, козлов и цыплят – всего, что есть в этом так называемом вагоне первого класса, станет немножко теплее. Но тепла здесь не больше, чем в сиське покойной мадам Чаушеску.

Я согласно прикрыл веки.

– На самом деле, – заговорщически прошептал Пэксли, – все не так плохо, как они говорят.

– Вы насчет холода? – спросил я.

– Нет-нет. Насчет экономики. Чаушеску, наверное, единственный в нашем столетии национальный лидер, который действительно выплатил внешний долг своей страны. Конечно, ему приходилось отправлять в другие страны продукты, электроэнергию, товары, но сейчас у Румынии нет внешнего долга. Совсем нет.

– М-м-м, – промычал я, пытаясь вспомнить обрывки сна, увиденного за несколько секунд дремоты. Что-то насчет крови и железа.

– Положительный торговый баланс в один миллиард семьсот миллионов долларов, – бубнил Пэксли, придвинувшись достаточно близко, чтобы я мог определить, что сегодня на ужин он тоже ел лук. – И они не должны ничего ни Западу, ни русским. Невероятно.

– Но люди голодают, – тихо сказал я. Напротив нас спали Уэкслер и отец О'Рурк. Бородатый священник что-то бормотал, будто сопротивляясь дурному сну.

Пэксли отмахнулся от моего замечания.

– Вы знаете, сколько немцы собираются инвестировать в модернизацию инфраструктуры Востока, когда произойдет объединение Германии? – Не дожидаясь ответа, он продолжил:

– Сто миллиардов немецких марок… И это только для того, чтобы запустить машину. А что касается Румынии, то здесь инфраструктура в таком жалком состоянии, что и разрушать-то особо нечего. Просто отказаться от промышленного безумия, которым так гордился Чаушеску, использовать дешевую рабочую силу… Бог ты мой, да они почти крепостные…, и строить любую, какую пожелаете, производственную инфраструктуру. Южнокорейская модель, Мексика…, открытие возможностей для западной корпорации, которая не хочет упустить свой шанс.

Я сделал вид, что снова задремал, и в конце концов профессор побрел по проходу в поисках кого-нибудь еще, кому бы он мог растолковать экономическую сторону жизни. В темноте мелькали деревни, по мере того как мы забирались все дальше в горы Трансильвании.

* * *

В Себеш мы приехали еще до рассвета, и там нас встретил какой-то мелкий чиновник, чтобы доставить в приют.

Нет, «приют» – слишком мягкое слово. Это был пакгауз, отапливавшийся не лучше уже виденных нами мясных складов, ничем не отделанный, если не считать грязных кафельных полов и обшарпанных стен, выкрашенных примерно до уровня глаз в тошнотворный зеленый цвет, а выше – в лепрозный серый. Главный зал тянулся не меньше чем на сотню метров Он был забит кроватками.

И опять слишком деликатное слово. Не кроватками, а низкими металлическими клетками без верха. В клетках находились дети от грудничков до десятилеток. Они казались неспособными ходить. Все были голые или в засаленных лохмотьях. Многие кричали, некоторые тихо плакали, и в воздух поднимался пар от их дыхания. Женщины из персонала с суровыми лицами, в затейливых головных уборах, покуривая сигареты стояли по краям этого громадного скотного двора для человеческих существ, изредка прохаживаясь между клеток, чтобы грубо сунуть бутылочку какому-нибудь ребенку – иногда даже семи-восьмилетнему, – но чаще для того, чтобы шлепком призвать ребенка к тишине.

Чиновник и непрерывно курящий администратор «приюта» разразились длинными речами, которые Фортуна не потрудился перевести, после чего нас провели через зал и распахнули высокие двери.

Еще одно, большее, помещение вело в заполненное холодом пространство Лучи скудного утреннего света освещали клетки и лица тех, кто в них находился В этом зале, очевидно, было не меньше тысячи детей до двух лет. Некоторые плакали, и их жалкое хныканье эхом отдавалось в выложенном кафелем помещении, но большинство казались слишком слабыми и вялыми даже для того, чтобы плакать, лежа на тонких загаженных подстилках. Некоторые от голода имели вид зародышей Другие выглядели мертвыми.

Раду Фортуна оглянулся и сложил ручки. Он улыбался.

– Видите, куда деваться дети, да?

Глава 4

В Сибиу мы нашли спрятанных детей. В этом центральном городе Трансильвании со 170-тысячным населением имелось четыре приюта, каждый из которых, по сравнению с приютом в Себеше, был еще больше и представлял собой еще более печальное зрелище. Доктор Эймсли потребовал, чтобы нас допустили к детям, зараженным СПИДом.

Администратор детского дома номер 319 на улице Четаций – старинного сооружения без окон, расположенного под сенью городских стен шестнадцатого века, наотрез отказался признать само существование детей со СПИДом. Он отказался признать наше право вообще заходить в приют. Некоторое время он даже отрицал, что является администратором детского дома номер 319, несмотря на надпись на двери кабинета и табличку на его рабочем столе.

Фортуна показал ему наши документы и разрешения-допуски, дополненные личной просьбой о содействии временного премьер-министра Романа, президента Илиеску и вице-президента Мазилу.

Администратор шмыгнул носом, затянулся своей короткой сигареткой, затем покачал головой и что-то произнес не допускающим возражений тоном.

– Мои приказы идти от Министерство здравоохранения, – перевел Раду Фортуна.

Почти час ушел на то, чтобы дозвониться до столицы, но Фортуне в конечном итоге удалось переговорить с премьер-министром, а тот позвонил в Министерство здравоохранения, где пообещали немедленно связаться с детским домом номер 319. Прошло чуть больше двух часов, прежде чем позвонили из министерства; администратор буркнул что-то Фортуне, швырнул окурок на грязный кафель пола, и без того ими усеянный, бросил пару слов санитару и подал Фортуне огромное кольцо с ключами.