Читать книгу "Досье "72" - Жан Коломбье"

Он попытался весело посмеяться, но это у него явно не получилось. Может быть, из-за дыма или с непривычки. Кроме того, он сгустил краски: десять или двенадцать лет! Даже если человек не уметь считать в уме, но он никогда не ошибется, подсчитывая продолжительность собственной жизни. Или же в этом был другой смысл. Но все это ни о чем не говорило Кузену Максу.

— Скажите, Майоль, вы ходите на мессу?

— На мессу? Если честно, больше не хожу.

— О, виноватый тон ни к чему. Знаете, а вот я хожу каждое воскресенье, я вынужден это делать — почесывать моих избирателей там, где у них чешется, иначе… Короче говоря, по воскресеньям я хожу на мессу. И всегда все шло нормально, я даже испытывал от этого некоторое удовольствие — молитва священника, игра органиста или звуки хорала, перспектива вкусного обеда… И вот все кончилось!

— Что именно кончилось?

— Что кончилось? Ушло мое душевное спокойствие. В церкви я чувствую себя посторонним, предателем. Кстати, вы будете смеяться, но в последний раз, то есть позавчера, у меня даже было видение: вы знаете церковь Сен-Мишель-де-Льон? Там в глубине алтаря стоит огромная фигура распятого на кресте Иисуса. Так вот, я собственными глазами видел, как он показал мне кулак. К счастью, правой рукой, не хватало еще, чтобы он показал кулак левой руки! И все это оттого, как сами понимаете, что после нашего прошлого разговора я не могу понять, что со мной происходит. Я потерял сон, забросил текущие дела. Вы победили: червь пробрался в плод.

— Я не хотел…

— Дайте мне закончить. Известно, что есть два вида тайн. Есть слишком хорошие тайны, чтобы их скрывать от других. Есть слишком важные тайны, которые человек скрывает в себе. Я, таким образом, немного разгрузил свое сознание, поделившись тайной с двумя людьми: с Тексье, который сейчас выскажет вам свою точку зрения, и с отцом. Моему отцу сейчас восемьдесят два года, его этот вопрос касается в первую очередь, не так ли? Я его очень уважаю и люблю. Я всем ему обязан. В свои восемьдесят два года он сохранил живость ума и сообразительность, которой даже я завидую. Он выслушал меня, не произнеся ни слова, потом надолго погрузился в задумчивость. Он заглянул мне в глаза. Никогда не забуду этот взгляд. Я не знал, куда деться, никогда в жизни мне не было так стыдно. «Мальчик мой, — сказал он мне, да, он продолжает звать меня мальчиком, короче: — Мальчик мой, ты занимаешь такой пост, на котором состояние души уже не имеет никакого значения. Ты должен задать себе вопрос, один-единственный: пойдет ли это на благо страны?» И это еще не все. Видя мое вполне понятное смущение, он добавил: «Знаешь, мой мальчик, я еще вполне здоров, у меня еще есть планы, но, если нужно, я готов пожертвовать собой, чтобы стать примером. Ряди успеха твоего предприятия. Ради спасения Франции…»

Отвернувшись к окну, Бофор сдерживал рыдания, столь неожиданные для министра, которому справедливо или нет, но, скорее всего, справедливо, приписывали инициативу принятия самых грязных решений. Можно было услышать жужжание мухи. Странная это была картина: позолота на деревянных украшениях, хрустальная люстра, ковры ручной работы — и трое смущенных мужчин. Кузен Макс чувствовал, что переживает редкий момент, цена которого соответствовала напряжению, волнению, а главное принятию участниками разговора решения восстать против истории.

— Говорите, Тексье.

Тот немного помолчал, откашлялся в кулак, чтобы прочистить горло. И сделал это трижды, должным образом извинившись. Затем он поправил отвороты рубашки, сменил положение ног. Честно говоря, он явно тянул время, поскольку испытывал затруднения, над которыми никто и не думал насмехаться. Он проверил положение своей серьги, неожиданного украшения для личности его положения и его возраста, наличие которой можно было объяснить только желанием отвлечь внимание от венца седых волос вокруг лысины. Потом потеребил бородку времен Второй империи. Этого человека явно раздирали противоречия между тем, кем он был на самом деле, то есть стариком, и тем, кем он хотел быть, то есть советником, находящимся в гуще событий, в постоянном контакте с современностью и следящим за развитием нравственности. Оставаясь при всем этом ловким, хитрым и упрямым. Короче, опасным. Потянув таким образом время, советник перешел к делу:

— Я не привык ходить вокруг да около: если я скажу о потрясении, с которым я отношусь к этому делу, это будет неким эвфемизмом. Когда человек теряет сон, он выигрывает в том, что может посвятить больше времени на раздумья. Я всесторонне изучил эту проблему. Проект, который вы нам представили, Майоль, ужасен, кошмарен. С этим невозможно согласиться, это противоречило бы самим основам человеческого достоинства. Вы попросили меня высказать свое мнение, господин министр, и я вам его излагаю: я поддерживаю этот проект. Я голосую за ужас, потому что считаю, что у нас нет выбора. Надо смотреть в будущее. Страна уже находится в тупике. А если рассматривать отдаленную перспективу, то можно сказать, что мы идем к катастрофе. Или к американской карикатуре, где укрепленные города переполнены тысячами стариков, которые стараются потратить в своем кружке свои доллары, отгороженные от мира крепостными стенами и полицейскими в форме. А нищие вычеркнуты из жизни, они живут в бидонвилях или в крысиных норах. Франция не создана для неравенства общества. Она штурмовала Бастилию не для того, чтобы дойти до этого. Так почему же тогда не попробовать пойти другим путем? Найти новую концепцию жизни, отдать приоритет молодежи. Сделать так, чтобы старики умирали более молодыми, если можно так выразиться. Возможно, что эта гипотеза и не так уж и отвратительна! Вот так! Я изложил вам свою точку зрения, хотя она стоит мне больших нервов. Остается только рассмотреть все проблемы, которые будут порождены этим решением: есть опасение, что они могут оказаться непреодолимыми.

Речь советника возымела свое действие. Никто не посмел ничего добавить. Заговорщики оказались у подножия стены. Заложив руки за спину, оставив сигару на краю пепельницы, Бофор ходил от одного окна к другому. Как всегда, одежда страдала от его движений. Край рубашки выбился из-под ремня и свешивался над брюками как приспущенный флаг. Никто не позволил себе сделать ему замечание на этот счет: чем больше рубашка билась на ветру, тем сложнее становилась ситуация. Всякий раз, проходя мимо окон, он смотрел на улицу, где суетились прохожие. Старики, совершенно не подозревавшие о наказании, которое им готовилось, наслаждались теплом дня, расспрашивали новости о ком-то из своих товарищей, одобряли программу телевидения. Держались за жизнь всеми своими старческими зубами.

Министру было необходимо снова взять ситуацию под контроль, сделать выводы из столь ужасного предложения. Принять решение.

— Господа… положение не очень радостное, хотя и ясное. Надо идти вперед… Принимать решение немедленно кажется мне преждевременным. У нас не хватает исходных данных. Майоль, даю вам поручение, которое, само собой разумеется, должно храниться в строжайшей тайне. Это государственная тайна. Соберите команду из надежных людей и представьте мне полный план. Впрочем, когда вы сообщите мне состав этой команды, я хотел бы переговорить лично с каждым. Осторожность никогда не помешает. Представляете себе скандал в случае утечки информации? Ваш проект, Майоль, должен основываться на реальных цифрах. Тексье в вашем полном распоряжении. Когда у меня на столе будет ваш отчет, придет время определить последующие шаги. Премьер-министр, президент… мои коллеги… Законопроект. Но сенат?! Никогда сенат его не пропустит, они все там семидесятилетние старцы… Мы сейчас находимся в самом начале нашего пути…