Читать книгу "Жизнь и цель собаки - Брюс Кэмерон"

Мне нравился мой мир, мой Двор. Я обожал бегать по грязи возле лохани с водой, так что брызги из-под лап пятнали мою шерсть. Мне нравилось, когда все принимались лаять, хоть и не понимал, зачем мы это делаем. Я любил гоняться за Коко, спать в куче собак и нюхать чужие какашки. Много раз я засыпал прямо на ходу, утомленный игрой и довольный до безумия.

Взрослые собаки тоже играли – даже Вожак иногда бегал по двору с куском одеяла в зубах, а остальные собаки бежали за ним и делали вид, что не могут догнать. Мать не играла никогда – она вырыла себе яму за штабелем шпал и обычно просто лежала там. Когда я зашел ее проведать, она зарычала, будто забыв, кто я такой.

Однажды вечером, после обеда, когда собаки разбрелись по Двору, я увидел, как Мать незаметно выбралась из своего убежища и двинулась к калитке. Я жевал резиновую косточку – мне все время хотелось жевать что-нибудь из-за зуда во рту, но тут я застыл и стал смотреть на Мать, которая уселась перед калиткой. Что, кто-то пришел? Я прислушался – если бы у нас был гость, все собаки уже лаяли бы.

Часто по вечерам Карлос, Бобби и другие мужчины сидели за маленьким столиком и болтали, передавая друг другу открытую стеклянную бутылку, из которой доносился резкий химический запах. Впрочем, в этот вечер во Дворе были только собаки.

Мать уперлась передними лапами в перекладины деревянной калитки и ухватила зубами железную ручку. Неужели она будет жевать эту гадость, когда вокруг столько замечательных резиновых косточек? Мать повертела головой направо и налево – никак не могла откусить кусок. Я взглянул на Шустрика, – он крепко спал.

И вдруг калитка неожиданно щелкнула и открылась. Моя Мать открыла ее! Она опустила лапы на землю и плечом распахнула калитку, осторожно нюхая воздух по ту сторону забора.

Потом она обернулась и посмотрела на меня блеснувшими глазами. Я понял смысл: Мать уходит. Я встал, чтобы присоединиться к ней; Коко, лежавшая рядом, лениво подняла голову, поморгала, а потом, вздохнув, снова растянулась на песке.

Если я уйду, то больше не увижу Коко. Я разрывался между верностью Матери, которая кормила меня, учила и заботилась обо мне, и моей новой стаей, в которую входил и мой никчемный братец, Шустрик.

Мать не стала дожидаться моего решения. Она тихо скользнула во мрак надвигающейся ночи. Если я хочу догнать ее, надо торопиться.

Я выскочил из открытой калитки вслед за Матерью, в непредсказуемый мир по ту сторону забора.

Шустрик не видел, как мы уходим.

3

Ушел я недалеко. Во-первых, я не мог двигаться так же быстро, как Мать, а во-вторых, перед домом росли кусты, которые обязательно нужно было пометить. Мать не ждала меня и даже не оглянулась. Она делала то, что умела лучше всего: незаметно скользила среди теней.

Когда-то, совсем недавно, все, чего я хотел от жизни, – возможности прижаться к Матери; ее язык и ее теплое тело значили для меня больше всего. Теперь, глядя, как она исчезает, я понял: оставляя меня, она делает то, что рано или поздно должны делать все собачьи матери. Мое желание следовать за ней было последним порывом – наши отношения навсегда изменились.

Я еще не опустил задранную лапу, когда Сеньора вышла на крыльцо и остановилась, увидев меня.

– Ого, Тоби, как же ты выбрался?

Если бы я хотел удрать, бежать нужно было бы немедленно. Конечно, я этого не сделал. Я завилял хвостом и подпрыгнул, пытаясь лизнуть хозяйку в лицо. К ее цветочному запаху добавился замечательный аромат жирной курицы. Сеньора пригладила мои уши, и я последовал за ней, очарованный ее прикосновением, к еще незакрытой калитке, за которой дремала безучастная стая. Она легонько протолкнула меня в калитку и вошла следом.

Как только калитка захлопнулась, собаки повскакали со своих мест и побежали к нам. Сеньора гладила их и ласково говорила с ними, а я сердился, что приходится с кем-то делить ее внимание.

Несправедливо: я отказался от Матери, чтобы быть с Сеньорой, а она вела себя, словно я не лучше других!

Когда она ушла, калитка захлопнулась с металлическим лязгом, но она уже не казалась мне непреодолимым препятствием.

Через несколько дней, когда я боролся с Коко, Мать появилась снова. Вернее, мне показалось, что это Мать.

Когда Бобби открыл калитку, я поднял глаза – там стояла дрожащая Мать. Я радостно понесся по двору впереди остальных собак, но, подбежав ближе, притормозил.

Эта самка окраской была совсем как Мать, с черным пятном над одним глазом, коротким носом и короткой шерсткой – это была не Мать. Она присела и описалась, когда мы приблизились, окружив ее. Шустрик подошел к ней и обнюхал под хвостом.

Бобби, опустив плечи, как тогда, когда он нас всех сажал в грузовик в первый раз, стоял рядом с новенькой, защищая ее своим телом.

– Все будет хорошо, девочка, – говорил он.

Это была Сестра. Я уже почти забыл о ней, а теперь, глядя на нее, понял, насколько иная жизнь там, за забором. Она исхудала так, что были видны ребра, белый влажный шрам протянулся по боку. Из пасти несло гнилой пищей. Когда Сестра присела, послышался нездоровый запах мочевого пузыря.

Шустрик был в восторге, но она слишком трусила перед остальной стаей, чтобы играть с ним. Она подползла к Вожаку и позволила всем собакам обнюхать себя, даже не пытаясь обозначить какие-то пределы. Когда стая презрительно отошла, Сестра украдкой проверила пустую лохань для еды и попила немного воды, словно воруя.

Вот что ждет собак, которые пытаются прожить без человека – побои, неудачи, голод. Останься мы все в трубе, стали бы такими же, как Сестра.

Шустрик постоянно держался рядом с ней. Она всегда была его любимицей, была для него даже важней, чем Мать. Я смотрел, как он лижет Сестру и склоняется перед ней, но не ревновал – у меня была Коко.

Ревновал я, когда другие самцы оказывали внимание Коко, – они, похоже, думали, что могут ошиваться рядом и играть с ней, как будто меня нет; пожалуй, действительно могли. Я знал свое место в стае и радовался ощущению порядка и безопасности, но я хотел Коко только для себя и не любил, когда меня грубо отодвигали с дороги.

Самцы, видимо, хотели играть в игру, которую придумал я – кружить вокруг Коко и пытаться запрыгнуть на нее, но я заметил – с холодным удовлетворением, – что и с другими Коко не желает играть в эту игру.

На следующее после появления Сестры утро Бобби пришел на двор, позвал Шустрика, Сестру, Коко и еще одного молодого самца – игривого пятнистого гончего, которого люди называли Даун, – и вместе со мной посадил в клетку в кузове грузовика. Хотя было тесно и шумно, мне очень нравился встречный ветер. Меня веселило выражение на морде Шустрика, когда я чихал на него. Поразительно, но длинношерстная сука из стаи поднялась в кабину с Карлосом и Бобби. «Почему это она – собака переднего сиденья?» – удивился я. И почему, стоило ее запаху просочиться через открытое окно, меня пробирала дрожь, и я ощущал невыразимое возбуждение?