Читать книгу "Коварство - Елена Арсеньева"

Поведение ее становилось все более и более раскованным, а общество, ее окружавшее, – все менее и менее приличным. Каждый вечер Кристина проводила в театре, где держала себя так, что римский народ скоро перестал стесняться ее. Однажды она опоздала к представлению, публика выразила досаду и нетерпение свистками и криками. Кристина поднялась в своей ложе и начала комически раскланиваться. В другом подобном же случае на свист она отвечала свистом. Теперь, как только она появлялась на улицах, острые на язык римляне кричали ей скабрезности в духе итальянской комедии. Кристина отвечала, высунувшись в окно кареты и выкрикивая афоризмы куда более забористые, чем те, которые вошли в ее книгу «Максимы». Такие словесные пикировки доставляли ей массу удовольствия.

Одно бывшей королеве не нравилось: недовольный святой престол начал ужимать ее в деньгах. Таким образом папа Александр рассчитывал обратить ее к пути истинному… однако просто обратил к пути из Рима. Обидевшись, Кристина решила проучить «этих святош». Она продала часть своего имущества и драгоценностей, села на корабль и отправилась во Францию, бросив дворец на произвол судьбы. Пока кастеляны Ватикана спохватились, оставшаяся в Риме свита королевы растащила серебряную посуду, сорвала со стен гобелены, распродала картины и даже сняла часть медных листов, которыми была покрыта крыша.

А Кристина между тем высадилась во Франции, в Марселе, одетая в свой знаменитый костюм, придуманный ею самой нарочно для того, чтобы поразить воображение французов, которые считаются законодателями мод. Ее ноги, обтянутые белыми чулками, мог видеть любой и каждый, и вовсе не потому, что юбки Кристины приподнимал нескромный ветер – юбка едва доходила ей до колен. Итак, на ней были белые чулки (и башмаки с пряжками, на высоких каблуках, тоже белые), юбка до колен, а также цветной камзол мужского покроя, украшенный лентой через плечо. На голове у нее красовался напудренный до снежной белизны парик, увенчанный бархатным беретом с большущим пером. Перо и берет были изумрудного и нежно-травяного цвета, поэтому глаза Кристины казались еще более зелеными. А сопровождала бывшую королеву свита, состоявшая из карликов, шутов, слишком красивых и слишком молодых итальянцев, а также философов, витающих в облаках.

Французы были поражены, это правда. Они называли Кристину Арлекином в юбке!

О впечатлении, которое Кристина произвела в обществе и при дворе, можно судить по отрывку из мемуаров мадемуазель де Монпансье, королевской кузины: «После обеда мы вместе с королевой отправились в комедию. Там она меня удивляла чрезвычайно. Чтобы выразить свое одобрение фрагментам, которые ей нравились, она клялась именем Бога.[1]Она почти ложилась на своем кресле, протягивала ноги в разные стороны и задевала их за ручку кресла. Она принимала такие позы, какие я видела только у Травелина и Жоделе, арлекинов итальянской и французской комедии. Она громко читала вслух стихи, которые ей запомнились, и говорила о тысяче вещей, и говорила, надо сознаться, очень хорошо. Иногда ее охватывало глубокое раздумье, она сидела некоторое время молча и тяжело вздыхала, а затем вдруг просыпалась и вскакивала на ноги. Она была совершенно необыкновенна!»

Пока Кристина предавалась светским увеселениям, Мональдески заскучал… и вскоре Сантинелли узнал, что красавчик Ринальдо завел интрижку с родственницей испанского посла, приехавшей в Париж погостить. Дама была невероятно хороша собой и чудовищно ревнива. Мональдески нужен был ей всего лишь на несколько ночей, однако даже на столь короткий срок он должен был принадлежать только ей, лишь ей одной. Она отказывала любовнику в своих ласках до тех пор, пока он не начал поливать грязью женщину, которая содержала его. Испанка обожала эпистолярный жанр – ну что же, Мональдески внезапно обнаружил в себе склонность к писанию писем. Послания летели одно за другим.

О чем только он не писал! О хромой ножке шведской королевы и ее пристрастии к амонтильядо… об ее увлечении каббалой и склонности замаривать мужчин пустопорожними разговорами в постели, а потом набрасываться на них, словно изголодавшаяся львица, сладострастно обсасывая некоторые части их тел до тех пор, пока несчастный не начнет вопить о пощаде… о том, что Кристина не делает различия между мужчиной и женщиной и обожает запах не дорогих притираний и арабских благовоний, а грубого мужского пота… Он рассказывал о том, каким образом она доводит любовника до сладострастных криков – о, ни одному мужчине не придет в голову столько прихотливых фантазий, сколько приходит ей, фантазии эти не знают передышки… И о непомерных амбициях Кристины вскользь – но не раз – обмолвился Мональдески: о том, что она при поддержке французского короля хочет получить неаполитанский трон, потому что уже жалеет, что бросила свой насиженный шесток в промозглой, промороженной, унылой Швеции…

Он разболтал все, что только мог разболтать! На беду, испанка оказалась хоть ревнива и сладострастна, но не глупа. Она немедленно отнесла ворох его посланий своему родственнику, представителю Эскуриала. Тот сначала сдавленно хихикал, читая скабрезные подробности о частной жизни шведской королевы, потом хохотал в голос и звал святого Иакова Кампостельского в свидетели (набожен был не в меру!), ну а потом онемел, когда дошел до изложения во всех подробностях плана захвата Неаполитанского королевства.

Немедленно была предъявлена нота Людовику XIV. Король, Мазарини (автор плана смены власти в Неаполе) и его шведская гостья ломали головы, пытаясь разгадать, как могла их тщательно охраняемая тайна сделаться известной испанцам… Что ж, загадку разгадал Сантинелли, который следил за Мональдески. Он и выдал соперника королеве. Да мало того – умудрился выкрасть у испанки (подкупив ее слугу баснословной суммой) некоторые письма Мональдески. Это были, конечно, неопровержимые доказательства измены, и неизвестно, чем была сильнее ранена Кристина: предательством любовным или политическим. И она не успокоилась до тех пор, пока не расправилась с Мональдески.

* * *

Наконец несколько слуг унесли окровавленное тело, а другие попытались отмыть пол в галерее. Чудилось, кровь успела намертво въесться в мраморные плиты, с таким трудом отмывалась.

Отец Ла Бель наконец почувствовал, что может передвигать онемевшие ноги, и побрел в покои королевы.

Она стояла с каменным выражением лица.

– Это был близкий вам человек, – сказал Ла Бель. – Вы говорили, что он близок вам, дорог вам! Мне казалось, что вы любили его!

Она пожала плечами:

– Ну и что? Теперь я могу снова любить его. Смерть все искупает, и сейчас я точно знаю, что он меня уже не предаст! Надеюсь, вы сохраните тайну того, что здесь произошло?

Священник вышел, так резко повернувшись, что полы его сутаны взвились.

Конечно, сан обязывал его хранить тайну исповеди. Но не тайну преступления!

Жаль, что он не оглянулся. Увидел бы, как Кристина заплакала…