Читать книгу "Наркомэр - Николай Аникин"

Резидент тряс в темноте головой и недовольно фыркал, приглушенно щелкая удилами. На телеге лежало несколько мешков с овсом — конский неприкосновенный запас. Запас на время X.

«Наверняка это время для коня и для меня самого наступило», — подумал Кожемякин. Он насыпал в торбу овес, надел ее на конскую морду и только после этого поднялся по высокому крыльцу в дом. Внутри было темно — глаз коли.

— Лампочки зимой кто-то выкрутил, — проговорил от окна Бутылочкин.

— Вот и хорошо, — произнес Кожемякин. — Свет нам сейчас ни к чему. Нас здесь нет. И никогда не было.

Он взглянул на часы: оставалось полчаса. Дом загорится — сначала изнутри, из подполья, незаметно. Он загорится, чтобы похоронить под собой человеческие останки. Впрочем, один из шустрых парней так и остался лежать в избе у печи — для последующего опознания. Позже, может быть, выяснится, что погибший не является полковником Кожемякиным. Да то когда будет. Подобные экспертизы — дело темное и долгое.

Полковник вынул из кармана телефон и набрал «01». До сегодняшней ночи ему уже приходилось связываться по сотовому телефону с городом. Связь была исправной и надежной. Однако на этот раз связь не устанавливалась. И это сулило большой пожар.

— Надо бежать к церкви и попробовать с колокольни!

— На коне. Верхом.

— Его еще распрягать надо…

— Жми, Михалыч, на телеге. Никто не услышит. Будить-то ведь некого, кроме Федора Палыча. Он все равно не слышит…

Оба они, спотыкаясь и гремя ступенями, выбежали. Конь с брезентовой торбой на морде хрустел овсом в полумраке.

— Пошел я…

Вот и церковь. У косогора остановился и повторил набор.

— Служба МЧС слушает, — ответили в городе.

— Пожар. В Нагорной Дубровке.

— Что горит?

— Дом…

— Какой и где?

— Приедете и сразу увидите.

— Выезжаем… Кто сообщил?

Но полковник уже отключился. Дед Пихто сообщил. Привычку взяли интересоваться. Убрал телефон подальше в карман и поправил под мышкой тяжелый президентский подарок, кобуру с пистолетом. Подарок оттягивал плечо.

Вернувшись к дому Елизаровых, он закрыл на задвижку тесовые ворота. Конь стоял на месте. Бутылочкин тоже. Он заметно нервничал. Если пожарные не приедут — от деревни к утру останутся угли.

Пожарные расчеты за это время, пока Михалыч возвращался к дому, могли добраться лишь до Пригородного. Не скоро прибудут они в Дубровку. Но может случиться и по-другому: расчеты прибудут, а тушить нечего. Тоже печальный факт. Ложный вызов. Как бы то ни было, надо ждать. Они сели на лавку, перекидываясь редкими словами.

Но вот полковнику показалось, что на подступах к деревне ревут надсадно машины и свет фар прыгает над тайгой. Что-то быстро они. Он вскочил и прильнул к окну над комодом.

Нет. Это промелькнул над лесом хлебозор.

Михалыч отошел от окна и сел к столу, временами вглядываясь в сторону задней улицы. Действительно, то, что так ждешь, само приходит. Оно приходит тогда, когда само этого захочет. Когда Кожемякин уже и думать перестал, на другой улице, внизу у болота в небо рванулось упругое пламя (крышка подполья и сенная дверь были оставлены открытыми для притока воздуха), а где-то в деревне принялась выть, не переставая, собака.

Кожемякин вздрогнул. Гибло его хозяйство, пусть и небольшое. В него уже были вложены силы и средства. Тем не менее он не хотел отвечать за преступление, которого не совершал. И Бутылочкин не совершал. Он лишь защищался. Но попробуй докажи, что именно так все и было.

Дом на глазах разгорался. Крыша и стены уже светились насквозь, словно стеклянные.

Серединой улицы от поскотины, ревя сиренами, в конце концов промчались сразу три пожарные автоцистерны. Повернули на заднюю улицу к пруду и остановились рядом с соседскими домами. Строения могли вспыхнуть. Тугие струи из брандспойтов ударили по сухим, раскаленным крышам, быстро охлаждая их. От построек поднимался пар.

— Жарко там сейчас, — почему-то шепотом произнес Бутылочкин.

— Да, Коля, жарко, — прошептал в ответ Кожемякин.

Он неотрывно наблюдал за пожаром. Вот обрушились доски крыши, обнажив чердачные стропила и ставшую вдруг высокой печную трубу. Потом труба вместе с потолком внезапно пошла вниз, и над всем этим еще яростнее поднялся в небо, вращаясь вдоль невидимой оси, гигантский огненный смерч. Горело жилище полковника Кожемякина, сгорали его надежды. И никто этот дом даже не пытался тушить. Смысла нет. Пожарные старались не допустить, чтобы занялись другие строения. Расчет удался…

Глава 2

К утру от кожемякинского дома остались лишь пепел и зола. Машины метались к болоту, возвращались и вновь поливали крыши. Деревню отстояли. А дом… Бог с ним, с домом. Все равно он сильно пострадал. Даже если бы его потушили, кому они нужны, головешки! Зато теперь легче убираться. Сгреб золу совочком — и снова строй, если бабки в кармане завелись да ляжку беспрестанно жгут. Хотя совочком здесь, конечно, не обойтись будет. Бульдозер разве что употребить…

А к обеду из Ушайска прибыла оперативно-следственная группа. Кому-то оказалось недостаточным заключение органа дознания МЧС. Начали впрямь ковырять прутиком в золе, а потом взялись чесать деревню. Вычесали одного Федора Палыча.

— Сколько лет тебе, дед?! Показания давать можешь?! — спросил старший опер.

— А?!

— Чо видел, говорю, ночью?! Рассказывай…

— Я слышу, не ори! — огрызнулся дед. — Я еще, может, скоро женюсь, так что не надо. Не глухой… — И ощерился.

— Тогда рассказывай…

Молодой опер подсказал старшему:

— Дед якобы ночью видел, как белоголовый мужик с красным знаменем бежал. По улице от толпы…

— Видал, — подтвердил дед. — Бегал. Туда и обратно мимо моего дома. Башка вся седая, а в руках красный петух.

— Вот! Теперь уже петух образовался.

— Именно! Двухголовый! На знамени… Как его называют… Герб! Вот… Сено-солома…

— При чем здесь сено?

Дед не удостоил начальника ответом. Презрительно посмотрел и отвернулся. Потом продолжал:

— Народ какой раньше был? Его возьмут в армию, а он команды не знает — ни направо, ни налево. Привяжут ему к левому сапогу клок сена, а ко второму — соломы и командуют: «Сено! Солома!» Поговорка это такая у меня…

— Может, и погоняло у тебя есть?

— Чо?

— Кличка…

— А чо это такое?!

— Ну, прозвище!

— Это есть, коне-е-шно… Водяной я был. И есть. Рыбачить потому что всю жизнь любил и всю жизнь с водой…

Еще у Федора Палыча имелось прозвище Жареный, потому что действительно однажды по молодости его решили поджарить на костре. Но пожалели! Из-за кучи ребятишек, которых он к тому времени успел настрогать. Посадили для острастки сиденьем в костер и отпустили с миром, слегка подпалив мягкое место. Ну и мокрым веслом угостили по уху. Отпустили. Ревел больно, просил пощадить ради детей. Любитель был по чужим сеткам рыбачить. Однако об этом Федор Палыч промолчал. Уж больно уголовная кличка получалась.