Читать книгу "Хранящие тепло - Елена Лагутина"

— Унылая пора, очей очарованье! — раздалось торжествующее со второй парты.

Саша улыбнулась в ответ:

— Почти двести лет назад эти слова написал Александр Сергеевич Пушкин. Почти двести раз приходила и уходила осень, и каждый раз была прекрасна по-новому, неповторима. Пушкин любил осень — так же, как и я, как многие из вас. А вот Миша Андреев нашел, на мой взгляд, очень поэтичное сравнение — он сравнил осень с женщиной, красивой и печальной…

— О-о-о! — нестройный гул потянулся со всех концов класса, и торчащие ежики волос почти одновременно обернулись назад. Миша Андреев, невысокого роста худенький парень с темно-карими круглыми глазами слегка покраснел и посмотрел на Сашу, как ей показалось, с укором.

— А по-моему, глупо сравнивать осень с бабой, — раздалось с предпоследней парты. Саша заметила полупрезрительную улыбку на лице Коли Боброва.

— Конечно, бабу можно трахнуть, а осень нельзя. Это и дураку понятно.

Дружный хохот прокатился по классу, и в тот же момент двадцать пар глаз напряженно сосредоточились на Саше, которая должна была продемонстрировать свою реакцию на реплику Андрея Измайлова.

Его глаза были колючими и непроницаемыми, как два покрытых шипами стеклянных шара, заполненных темной и мутной жидкостью. «Пустые глаза», — вспомнила Саша. Нет, его глаза не были пустыми. Да это и не глаза вовсе были, а просто очки. Темные очки, маска, скрывающая человека, который не желает быть опознанным. Никого не хочет подпускать к себе, заранее предупреждая возможные попытки сближения этой отпугивающей, угрожающей маской. Маска убийцы на лице беззащитного в душе подростка. Саша верила в это. И все же ей было тяжело, а поэтому она по старой привычке призывала на помощь те таинственные «Девять Добрых Сил», которые должны были спасти ее и помочь побороть в ее душе зарождение ответной жестокости. Волшебные Девять Сил всегда помогали. Должны были помочь и в этот раз.

— Возможно, это и справедливо, если мыслить такими категориями. Но человеку, в отличие от животного, дан разум и способность испытывать чувства более высокие, нежели примитивное желание совокупления. Я думаю, что человек, лишенный этой способности, должен быть глубоко несчастным… Он достоин того, чтобы его пожалели.

Саша говорила искренне, и большинство, почувствовав эту искренность, обернулось и посмотрело на заднюю парту в правом углу класса с сожалением.

— Чего уставились, уроды? Я себя несчастным не чувствую! — пробасил Измайлов, презрительно скривив губы.

— Я не о тебе говорю, Андрей, — мягко обратилась к нему Саша. — Ты, как раз напротив, на мой взгляд, щедро одарен природой. Ты талантливый человек, а талантливый человек не может быть бездуховным.

— Талантливый, — усмехнулся Измайлов, но в его усмешке Саша все-таки сумела расслышать нотки любопытства.

— Да, талантливый, — подтвердила Саша, — ты прекрасно рисуешь. У тебя, на мой взгляд, прекрасное чувство формы, пространства, объема. Только жаль…

«Только жаль, что чувство юмора отсутствует напрочь» — подумала Саша, но вслух произнесла все же не эту, а заготовленную накануне фразу:

— Только жаль, что ты так бездумно растрачиваешь свой дар. Тратишь на пошлость то, что могло бы служить прекрасному и пробуждать в людях лучшие чувства…

Почти в ту же секунду она почувствовала, что ошиблась. Домашняя заготовка не сработала, а слова, вполне убедительно звучащие на репетиции у зеркала, в классе показались слишком беспомощными. Нужно было обругать, осмеять его — у нее-то, у Саши, в отличие от Измайлова, с чувством юмора все в порядке. Она смогла бы сделать это и заслужила бы стопроцентное одобрение класса. Она получила бы моральное удовлетворение и испытала бы ощущение торжества, отомстив за собственное унижение…

Получила бы? Испытала ли? Саша вздохнула: едва ли. Не для этого она пришла сюда. Если мыслить такими категориями, здесь имеется полный простор для реализации собственных амбиций. «Морально удовлетворяться» можно по сто раз на день. Но как тогда быть с закрытыми окнами? Ведь человек не может слишком долго летать, каким бы сильным он ни казался. Рано или поздно у него устанут руки — и если в тот момент он не найдет ни одного открытого окна, места, где можно было бы приземлиться, если никто не захочет его впустить — он просто упадет вниз и разобьется. И тогда она, Саша, станет соучастницей этого падения… Ну где же вы, Девять Добрых Сил?

— А теперь продолжим урок и наш разговор о Пушкине. Сегодня я расскажу вам о его поэме «Руслан и Людмила». Ни над одним из своих произведений, исключая «Евгения Онегина», поэт не работал так долго и так упорно. Он начал писать поэму, еще будучи студентом лицея. Пушкин в то время был почти что вашим ровесником…

Они уже изучали эту поэму в пятом или шестом классе. Но сейчас вряд ли кто-то из них хотя бы приблизительно помнил ее содержание. Теперь Саше предстояло провести всего несколько факультативных занятий по Пушкину, подбирая произведения по своему усмотрению. Она, почти не задумываясь, выбрала «Руслана и Людмилу». Она любила эту сказку сама и надеялась, что сумеет разделить эту любовь на двадцать частей — на каждого, поровну…

Предисловие было не долгим. Саша поступала вопреки методическим указаниям и рекомендациям по проведению урока, уделяя теории ничтожное количество времени. Она это знала. Но знала и другое — едва стоит ей начать читать, как все они переменятся. Кто-то будет слушать с видимым интересом и вниманием, кто-то — с деланным и напускным равнодушием; с последней парты наверняка прозвучит парочка изощренных комментариев, но большинство класса на них не отреагируют. Они будут слушать Пушкина. А Саша будет читать… А потом прозвенит звонок — и если он застанет ее на половине фразы, эта фраза не останется неоконченной. Они будут слушать дальше.

Перед уходом Саша забежала в учительскую.

— Ох, и удивляюсь я вам, Александра Алексеевна!

Она улыбнулась, поймав приветственный взгляд высокого молодого человека с копной рыжих волос и веснушками на лице. Владимир преподавал в училище физику.

— Чему же вы удивляетесь, Владимир Николаевич?

— Гипнотизируете вы их, что ли? Ведь сидят — как мертвые, и слушают, черти! У меня на уроках никогда такой тишины не бывает. Я сегодня мимо вашего кабинета проходил, остановился на секунду… Как там было? — он наморщил лоб, мучительно пытаясь что-то вспомнить: — Ах, если мученик любви страдает страстью безнадежно, хоть грустно жить, друзья мои… Кат там было?

— Однако жить, — улыбнувшись, закончила Саша, — еще возможно!

— Вот-вот? Ведь слушают же, черти! Как это вы, а?

— Это не я, Володя, — улыбнулась она, — это Пушкин. Я здесь ни при чем.

— Убегаешь уже, Саша? — он посмотрел на нее пристально, слегка прищурившись.

— Да, убегаю. Меня сегодня в гости пригласили. На новоселье.

— В гости, значит, — медленно произнес он, — ну, тогда… Тогда ладно.