Читать книгу "Воскрешение королевы - Джаконда Белли"

Матушка двигалась почти бесшумно, словно парила над полом, но шелест тяжелого облачения, щелканье четок и запах глаженой шерсти распространялись по всему залу, наполненному шорохом страниц и скрипом карандашей.

Покончив с уроками, я принялась за письмо. Я очень старалась: буквы выводила тщательно, а чтобы строчки не налезали друг на друга, подложила под белый лист кусок линованного картона. Писать письмо оказалось истинным наслаждением. Конечно, куда приличнее было бы ограничиться простой благодарностью за присланную открытку. Вместо этого я исписала не одну страницу, изливая душу и упиваясь собственной откровенностью. Я казалась себе совсем взрослой, пережитое горе придало моим чувствам несвойственную юности глубину. Я написала, что хочу побольше узнать о Хуане. Меня тронула судьба принцессы, моей ровесницы, такой же одинокой. Я была единственным ребенком и росла в окружении литературных персонажей и придуманных друзей. Мне пришлось покинуть родину, чтобы пережить боль утраты. Трагедия Хуаны, ее любовь и жгучая ревность каким-то непостижимым образом переплелись с моей судьбой.

К половине одиннадцатого, когда матушка Соня громко хлопнула в ладоши, давая девочкам знак, что пора отправляться ко сну, я исписала семь листов. В своей комнатке я долго глядела в мамино серебряное зеркальце: мне нравилось думать, что она смотрит на меня из Зазеркалья. Благодаря Хуане я начала понимать, какие муки выпали на долю моей матери. В том, что Мануэль написал мне именно сейчас, когда я узнала печальную правду о родителях, наверняка таился какой-то загадочный смысл.

На следующий день я добавила к своему посланию вежливый прощальный постскриптум, положила письмо в конверт, наклеила марки и отдала его Росарио, отвечавшей за интернатскую почту. Так у меня появилась тайна, которая привнесла в серые интернатские будни дух интриги и приключения. Я не помнила себя от восторга. Никогда прежде мной не интересовались мужчины, никогда прежде мне не доводилось откровенничать с человеком, который не знал меня с раннего детства и мог составить впечатление обо мне лишь на основании моих собственных слов. Я пыталась вообразить, как они отзовутся в душе моего адресата: так внутренности рояля гудят и вибрируют, стоит задеть хотя бы одну клавишу. Я представляла одинокого мужчину где-то далеко, за стенами монастыря, видела, как он спускается в метро, сидит на работе, читает мое письмо, потягивая вино или виски в прокуренном баре. Я была потерпевшим кораблекрушение, отправлявшим миру послания в разноцветных бутылках.

Ничто за все эти годы не доставляло мне такого удовольствия. Мне нравился собственный почерк, изящный и округлый, нравилось видеть себя такой, какой я представала в письме. Та девушка была мне в высшей степени симпатична. Я представляла, как Росарио шагает к почтовому ящику на углу, как мой конверт проскальзывает в щель и падает в темноту, на жестяное дно.

Мануэль обрадовался письму, его поразила зрелость моих суждений.

Однако письмом дело не ограничилось.

* * *

— Значит, ты прислал мне открытку, — сказала я обиженно, — потому что хотел, чтобы я изобразила тебе Хуану?

— Сам не знаю, чего я тогда хотел, Лусия, — задумчиво отозвался Мануэль, слегка коснувшись моей руки. — Меня привлек твой ум, тронул интерес к моей истории. В общем, я заподозрил в тебе Хуану. — Он улыбнулся. — Я, как тебе известно, профессор, но, должен признать, студенток, в самом деле увлеченных моим предметом, мне доводилось встречать не так уж часто. На лекциях я рассказываю им и о Хуане. Конечно, университетский курс не позволяет подробно говорить о таких вещах. Но тебе, как я посмотрю, и вправду интересно.

— Странно, но после нашей экскурсии мы с матушкой Луисой Магдаленой говорили о моих родителях, и она упомянула Хуану.

— Ничего удивительного, Лусия. Наши мысли подобны магнитам, они притягивают друг друга; вот откуда берутся все таинственные совпадения. Рано или поздно такое случается с каждым из нас.

Мануэль поднялся, чтобы сварить кофе. Я смотрела, как он суетится у плиты. Находиться наедине с мужчиной, в его квартире казалось мне вполне естественным делом. Череда таинственных совпадений привела меня сюда, подарила встречу с Мануэлем, заставила ему довериться. Впрочем, сам Мануэль приложил немало усилий, чтобы сблизиться со мной. Через неделю, после экскурсии он ожидал меня на улице неподалеку от интерната.

В то утро я проснулась со страшной мигренью. Матушка Луиса Магдалена обнаружила меня скрюченной на кровати. Она укрыла меня одеялом, заставила выпить капли. Всю прошедшую неделю матушка ненавязчиво, но неустанно наблюдала за мной. Так она пыталась хоть немного подбодрить меня в моей безутешной тоске. В полдень монахиня принесла мне поесть и немного со мной посидела. Лекарство и горячий суп сделали свое дело. После обеда я почувствовала себя немного лучше. Наставница посоветовала мне принять ванну и прогуляться, пока не начало темнеть. «Кондитерская наверняка еще открыта», — добавила она, подмигнув мне одним глазом. Матушка была весьма наблюдательной. Она давно заметила, что по воскресеньям я не раз возвращалась в интернат с кульком свежих пирожных.

Я долго, с удовольствием принимала горячий душ. По выходным можно было не опасаться, что за дверью ванной соберется очередь нетерпеливых воспитанниц интерната. Обычно я использовала часы драгоценного покоя, чтобы вымыть голову, оттереть пемзой колени и локти, побрить ноги и просто насладиться, стоя под теплыми струями. За четыре года, проведенные в монастыре, мое тело претерпело поистине удивительные перемены, восхитительные и жутковатые одновременно. У меня появилась грудь с круглыми бледно-розовыми сосками. Размер лифчика с тридцать второго А, который я носила в тринадцать лет, вырос до тридцать шестого Б. Низ живота, где раньше едва пробивалась робкая растительность, теперь покрылся густыми, вьющимися, иссиня-черными волосами. В талии я стала чуть-чуть толще, ну совсем чуть-чуть. Меня никак нельзя было назвать женщиной с пышными формами. Бедра у меня были узкие, ноги тонкие, зато ягодицы округлые и крепкие. Я не знала, подрасту ли еще до восемнадцати лет, но всей душой молила Господа, чтобы Он избавил меня от этой напасти, поскольку и так считала себя настоящей оглоблей. Больше всего в собственном теле мне нравился плоский живот и пупок, такой тугой и глубокий, что мне едва удавалось вычистить его ватной палочкой — еще один элемент еженедельного ритуала, — хотя раздвигать складки кожи, проникая внутрь, отчего-то было очень приятно.

Горячий душ приободрил меня и окончательно прогнал боль. Я припудрила лицо, подкрасила глаза. В украшенном талаверскими изразцами подъезде я столкнулась с Маргаритой, одной из воспитанниц, в клетчатой юбке и с пакетами в руках. Маргарита была родом из Гватемалы; толстая нескладная девчонка с золотым сердцем, мы с ней отлично ладили. Я всегда до упаду хохотала над ее шутками. Увидев меня, Маргарита застыла от удивления. Она слышала от матушки Луисы Магдалены, что я совсем расклеилась.

— Вижу, тебе лучше, — улыбнулась Маргарита.

— Ерунда. У меня просто болела голова. Мигрень. Теперь все уже прошло. Я только в кондитерскую и обратно.