Читать книгу "Помоги мне тебя оправдать - Людмила Бержанская"

А что делать работникам юриспруденции? Видимо, идти другой дорогой, в которой предначертано все законом, и мало, нужно сказать, в этом законе всепрощения и даже просто прощения.

Все-таки меня не покидает мысль об опустошенности в душе Живого. Как точно прилипло к нему это имя — «Живой». Может, когда-нибудь узнаю его настоящее имя и фамилию? Интересно, придется ли встретиться и поговорить? Захочет ли рассказать обо всем подробно? Вряд ли. А если до этой встречи, я узнаю все сама? Господи, откуда? Выспрашивать у соучеников? Глупо и опасно. А учителя? Когда буду у Веры Федоровны, постараюсь узнать хоть что-нибудь, если получится. Но не дает мне покоя пустота в душе. В чужой душе. Какая-то интуиция подсказывает, что прав Живой, а не мертвый. Значит, Митину пришлось много лет жить в ожидании кары? Думаю, что нет. За 30 лет забыл. Не виделись — вот и забыл. А потом встретились. Наверно, недавно встретились. Почему не сбежал? Решил, что забылось? А может, не узнал Живого? И не смог оценить обстановочку. Как, должно быть, пусто на душе. Тяжелое слово «пустота». Это не правда, что природа не терпит пустоты. Еще и как терпит. В физическом смысле, наверно, это правильно, а в душевном — ошибочка. Есть много слов, обозначающих душевную пустоту, но самое страшное — «скучно». Как много плохого вытекает из этого простого слова. От скуки пьют, изменяют, воруют, убивают, а главное, тупеют. Интересно, чем все-таки заполнил свою пустоту Живой? Неужели, он никогда не позвонит?

VII

Скоро Новый год. Прошло больше трех месяцев с того самого дня. Наши доблестные оперативные службы успокоились? Работают над проблемой? Может, опустили руки? Главное, что, практически, перестали нас дергать. Ко мне не приходят и не звонят. Соседи говорят, что наступила тишина. Вспоминаю, первое время, каждый день по улице мелькала милицейская фуражка. Да, и мы все как-то подуспокоились. Перестали пересказывать догадки, домыслы и предположения.

Странно, я стала думать об этих событиях так, как будто ко мне они не имеют ни малейшего отношения. Сама удивляюсь, но произошло какое-то внутреннее абстрагирование от произошедшего.

Опять работа, опять лекции, опять Лизка со своими проблемами. Все по-прежнему. Хорошо, что они есть. Нужно пофантазировать: можно жить без проблем? Это кому-нибудь удается? Это интересно, хорошо, приятно? Не знаю, но не думаю.

Сейчас лежит снег. Все деревья заснули до весны. Так красиво! Все белое. Мне нравится сад зимой и весной, и летом, и осенью, но только не во время дождя. Почему-то, когда идет дождь, да еще и с ветром, такая жалость поднимается в душе ко всему и всем. Но сейчас снег. А значит покой.

Каждый год, перед наступлением нового года, я хожу в гости к старенькой учительнице русского языка и литературы.

Вера Федоровна старенькая сейчас, а 30 лет тому назад была очень элегантной молодой дамой с манерами учительницы царской школы. Собственно, почему она у меня постоянно ассоциируется со словом «старенькая»? Ведь у нас с ней разница в возрасте лет 15. Когда я впервые увидела ее в седьмом классе, мне было тринадцать, а ей лет двадцать восемь. Вошла очень интересная женщина, от которой веяло холодом. Не равнодушием, а именно холодом. В одежде и осанке видна порода. Тогда мы этого не понимали, но спины выпрямили. С первых же слов — очень грамотная речь, отменные манеры, каждая фраза сформулирована точно. И интеллект. Эта женщина знала себе цену. И о-очень уважала себя. Она представить не могла, чтобы кто-то посмел не уважать ее.

Уроки были не просто интересны. Они формировали литературные привязанности, широту, вкус, уважение к ней и к самим себе. А главное, в них была заложена основа каждого из нас. Очень личная основа.

Я потом узнала, что она одинока. А когда стала взрослой, поняла: такие женские экземпляры, чаще всего, оказываются в жизни невостребованными мужчинами. Все-таки им, бедолагам, нужна больше материнская теплота. Конечно, каждый понимает, что холодность эта внешняя. А что внутри? В сердце? Нужно еще докопаться. На это требуются силы, душевные силы. Может, не встретился ей такой, а может, недооценила? Не поняла, что именно он и был нужен. Мне кажется, такие женщины не идут на компромисс с собственной душой. Лучше одной, чем с кем попало. Но себя ведь все равно нужно кому-то отдавать. Она, видимо, работе, то есть нам, ученикам. Говорят, что еще и племянникам, которые ее обожали. Так что, похоже, холодность, в самом деле, была, защитой. Холодность очень хороша для уважения. Нужно сказать, что уважение к ней каждый из нас нес по жизни. Иного мы даже не представляли.

Вот так с милым подарком и конфетами я вхожу в дом, в котором не раз бывала. Но сейчас мое восприятие этой квартиры и хозяйки явно иное. Не отдавая себе отчет, готовлю наводящие слова, подталкивающие к воспоминаниям о наших вечерах, наших беседах, наших спорах.

Мне на всю жизнь запомнились праздники у нее дома. Даже не помню, чтобы кто-нибудь еще рассказывал, что учительница приглашала детей в дом, на праздники.

К сожалению, это скоро закончилось. Один «умный» папа написал жалобу, в которой упрекал ее в том, что в доме разрешается пить спиртное. Невозможно было перенести такое оскорбление. Мы так жалели, так извинялись, мы не знали, как изменить ситуацию. А чей-то папа был полон уверенности, в правильности выполненного долга.

Прошло столько лет, но теплые чувства уважения и взаимопонимания я смогла пронести по жизни. Поэтому наши встречи были часты и откровенны.

— Вера Федоровна, сейчас, когда позади своя школа и школа дочки, мне все чаще хочется понять: а какие ученики самые тяжелые? К кому невозможно пробиться?

— Те, которые считают, что мама должна любить только его.

— И чем же это чревато?

— Я не могу объяснить. Но эти дети видят только себя. Весь мир существует только для того, чтобы жили они. Удобно жили. С полным комфортом для собственной души.

— И чья тут вина?

— Мамы.

— И много таких детей?

— Много.

— А взрослых людей?

— Много, но меньше, чем детей. Жизнь обламывает.

— Но почему? Почему так происходит?

— У нас считается, что лучшая мать та, которая всю себя, без остатка отдает детям.

— И это плохо?

— Хорошо. Только без слов: «без остатка» и «всю себя». Человеку нужно иметь себя самого. А если ничего не остается, то его нет. Нет личности. Нет работы собственной души для себя.

Нет-нет. Жизнь остается, как фон. Внешняя жизнь, вообще, это фон нашей душевной жизни. Так вот фон остается.

— А вам не кажется, что очень многие живут на фоне собственной жизни?

— Не кажется. Я просто в этом уверена, я вижу это ежедневно.

Понимаешь, каждая очень любящая мама, отдавая всю себя дитяти, ждет в будущем дивидендов. В виде особого внимания лично к себе. Она, возможно, не отдает себе отчет в этом. Но, как показывает долгая жизнь, ждет. А когда не дожидается, происходит то, что чаще всего бывает между взрослыми детьми и обиженными мамами.