Читать книгу "Кубинские сновидения - Кристина Гарсия"

Лурдес почти целый час старается дозвониться до матери в Санта-Тереса-дель-Мар, но телефонистка говорит, что линии отключены из-за дождей над северным побережьем Кубы. Снаружи посетители стучат в стеклянную дверь. В конце концов ей удается дозвониться до Фелисии, в Гавану.

Оставшуюся часть утра Лурдес торопливо обслуживает покупателей, путая заказы и неверно давая сдачу. Хуже всего было, когда она украсила торт для крестин фигурной красной надписью «Примите соболезнования». Днем Лурдес позвонила мужу, но дома никого не оказалось. Покупатели шли сплошным потоком. Где же Пилар? Лурдес поклялась наказать дочь. Никакого рисования в течение месяца. Что толку ее учить, думает она. Затем Лурдес снова звонит Руфино. И опять никакого ответа.

После полудня поток посетителей уменьшается. В первый раз после звонка сестры Федерики Лурдес присаживается с чашкой жидкого кофе и своими любимыми сладкими булочками, чтобы все обдумать. Она вспоминает, как странно возрос ее аппетит к сексу и выпечке после приезда отца в Нью-Йорк. Чем дольше он лежал в больнице, проходя курс лучевой терапии, тем сильнее ее тянуло к сладким ореховым булочкам и Руфино.

Жир быстро накопился у нее на боках и на бедрах, скрыв худобу и угловатость. Ноги над коленями расплылись. Руки выше локтей растолстели так, что жир свисал с них, словно провисшие гамаки. Ей все время снились булки, ржаные караваи, пшеничные халы в плетеных соломенных корзинах. Они множились, в изобилии свисали с деревьев, увеличиваясь до огромных размеров, заполняли небо, поднимаясь на дрожжах.

Лурдес набрала сто восемнадцать фунтов.

В детстве она была худышкой. Иностранцы на пляже или на центральной улице города принимали ее за сироту и, думая, что она голодает, покупали ей мороженое и сласти. В подростковом возрасте вместо обеда Лурдес выпивала три-четыре молочных коктейля. Даже за день до свадьбы портнихи во время примерки теперь уже умоляли ее поесть, чтобы платье не висело на ней, как на вешалке.

Избыточный вес не изменил ее ритмичной походки, но мужчины не провожают ее взглядом. И дело вовсе не в том, что она не может взять себя в руки. Лурдес не противится своим желаниям; более того, она подчинилась им, как сомнамбула своим видениям. Она звонила в корабельный колокол, который Руфино повесил, чтобы вызывать его из мастерской, распускала волосы и, обняв мужа за талию, вела его в спальню.

Руфино восхищался податливостью ее тела. Чем больше толстела его жена, тем более гибкой она становилась. Лурдес могла, как акробат, высоко закинуть ноги, и шея у нее изгибалась в любую сторону. Она ласкала его губами и языком так, как не смогла бы и дюжина искушенных в любовной науке женщин.

Тело у Руфино болело от напряжения. Суставы распухли, как от артрита. Он умолял жену дать ему отдых на несколько ночей, но звон колокола становился все требовательнее, взгляд ее черных блестящих глаз все настойчивее. Лурдес искала через Руфино чего-то такого, что он не мог ей дать. Правда, она и сама не знала, чего хочет.

Лурдес закрывает магазин пораньше и отправляется в больницу Сестер Милосердия, расположенную за четырнадцать кварталов от ее булочной. Вместе с сестрой Федерикой они идут по тускло освещенному коридору. Лурдес приподнимает узловатые руки отца с тонкими запястьями, покрытыми коричневыми пятнами. Верхние фаланги его пальцев искривлены, словно сучки на ветке. Живот побрит, на нем грубый шов, и кожа так прозрачна, что видны самые тонкие жилки. Большая белая кровать слишком велика для его исхудалого тела.

Отец всегда был изыскан, безупречно одет и чисто выбрит. Он щеголял в идеально отутюженных брюках и гордился тем, что никогда не ходит босиком, даже дома. Он шаркал лоснящимися кожаными шлепанцами, чтобы предохранить себя от микробов. Это слово зажигало огонь в его глазах. «Они наше зло! – гремел он. – Виновники тропических болезней!»

По мнению отца, чтобы победить микробов, требовалась постоянная бдительность. Это означало, что холодильник постоянно должен быть включен на максимальный холод. Зубы у Лурдес ныли, когда она пила ледяную кока-колу или надкусывала ломоть оставшейся от обеда свинины. «В нашем климате продукты моментально портятся!» – твердил он, поворачивая регулятор холода до крайней отметки. В этом слышалась жалоба на кулинарные промахи ее матери: непрожаренный цыпленок, недоваренные овощи, не очищенные от кожуры фрукты, сливочный сыр комнатной температуры.

Когда отец мыл руки с наманикюренными ногтями, это напоминало таинственный ритуал. Отец казался Лурдес важным, как хирург, который готовится к операции. Он учил ее, Фелисию и младшего брата Хавьера, как тереть под ногтями маленькой щеточкой, как промывать руки медленно текущей струей горячей воды в течение тридцати секунд, как насухо вытирать кожу между пальцами полотенцем, прокипяченным в хлорке, так, чтобы микробы не могли размножиться во влажных ложбинках.

В больнице отец приходил в отчаяние от нерадивости персонала и нарушений в процедурах, от грубых рук медсестер, которые делали ему уколы. Однажды одна из них поставила ему свечу, чтобы прочистить кишечник, и не вернулась, хотя он, когда перепачкал пижаму, давил на звонок так, что чуть не сломал палец.

Лурдес знала, что отец умрет. Она отдала остатки своих сбережений монахиням и потребовала отдельную палату с телевизором и лучшую сиделку.

Отец провел последние недели умиротворенно, вверенный заботам сестры Федерики. Странное увлечение святыми не мешало ей добросовестно выполнять свои обязанности и следить за чистотой. Сестра Федерика любила отца до безумия и брила его так чисто, как никто никогда его не брил. Дважды в день она намыливала ему лицо жестким помазком и мастерски брила опасной бритвой ввалившиеся щеки и узкую полоску между носом и верхней губой. Затем подстригала торчащие из ноздрей волоски и присыпала шею тальком. Лурдес знала, что маленькая монахиня с хитрым личиком и едва заметными усиками напоминала отцу его гаванского парикмахера, запах лосьонов и помады, скрипучее красное кожаное кресло со стальными рычагами.

Отец умер чисто выбритым. Это, по крайней мере, сделало его счастливым.

Когда Пилар не вернулась домой в девять часов, Лурдес позвонила в полицию, а потом принялась размораживать свои запасы сладких ореховых булочек. В десять она позвонила пожарным, нагрев перед этим духовку. К полуночи она обзвонила три больницы и шесть радиостанций и прикончила последнюю булочку.

Руфино не может ее удовлетворить. Отец умер. Дочь пропала. «Где тебя носит целый день?» – вдруг кричит Лурдес на мужа, хотя знает, что ответа не будет. Она роется в пакете с фотографиями, разыскивая снимок дочери, но находит только маленькую школьную фотокарточку, сделанную, когда Пилар училась в третьем классе. Волосы у дочери прямые, черные и аккуратно разделены пробором на две стороны. На ней темно-бордовый клетчатый джемпер, белая блузка с воротничком, как у Питера Пэна, и галстук под стать. Эта девочка совсем не похожа на ее дочь.

Лурдес уже не может представить Пилар целиком, только по частям. Янтарный глаз, тонкое запястье, серебряный браслет с бирюзой, приподнятые в испуге густые брови. Лурдес мысленно представляет эти части, растерзанные и изуродованные, разбросанные на пирсе или в переулке или плывущие вниз по реке к океану.