Читать книгу "Целующиеся с куклой - Александр Хургин"

Может, он что-нибудь другое сказал бы, если б не фамилия служащей. Наверняка она ему эти слова, сорвавшиеся с языка, и навеяла. Ну что это такое? Фрау Фюрер. И ведь обычная для немецкой фрау фамилия, обычная и распространённая.

Из-за этой нехорошей фамилии отец Горбуна Бориска и не сдержал буйства эмоций, сказав ни много ни мало: «Гитлера на вас нет!»

И что печально, фрау Фюрер эти его глубоко русские слова прекрасно поняла. Ничего по-русски не понимала — во всяком случае, так это всё выглядело, — а тут вдруг взяла и поняла. Что вполне, если задуматься, объяснимо. Она же в стране ГДР родилась и жила, пока эта страна существовала на карте Европы, а в ней, в ГДР, русский язык учили, как родной, прилежно и поголовно. И она вспомнила все слова, которые знала из курса этого языка, пройденного ею в школе ГДР во времена Хонеккера и компании, и оказалось, что именно слова, произнесённые Бориской вслух в самый критический момент их беседы, она помнит. Все другие не очень хорошо помнит, а эти — очень. Такое у неё, значит, обнаружилось свойство памяти. И она ответила:

— Гитлер капут.

И Бориска понял, что она поняла, и это его испугало. Он же к ней не для того, чтобы побеседовать, пришёл на отвлечённые темы в часы досуга. Он по неотложному делу пришёл, за помощью с горя. Поскольку умерла тогда как раз его мать скоропостижно, и её нужно было предать как-то немецкой земле или хоть кремировать, что всё равно стоило слишком для Бориски или Йосифа дорого.

Вот Бориска как сын покойной и пришёл к этой фрау Фюрер, чтоб она данной ей финансовой властью оплатила за счёт гуманного германского государства его расходы. Поскольку их нельзя было избежать. Их даже уменьшить было невозможно, сэкономив на чём-нибудь в процессе церемонии — Бориска и так заказал самый что ни на есть эконом-класс в самом дешёвом бюро ритуальных услуг. Единственная роскошь, которую он себе позволил — это просьба прах матери не по ветру развеять — что можно сделать своими руками из окна и, значит, совершенно бесплатно, — а всё же как-нибудь скромно захоронить.

И значит, позвонил он этой ответственной фрау с тем, чтоб назначила она ему время аудиенции, а она говорит:

— Так, завтра и послезавтра у меня полно, приходите, пожалуй, в понедельник. В одиннадцать часов вас устроит?

Бориска полчаса объяснял ей на своём диком немецком, что его это не устроит, и что он хотел бы прийти сегодня. Так как сам он может ждать сколько угодно, пожалуйста, у него время есть, а мама его ждать не может совсем.

— Кончилось её время, — говорил Бориска, — понимаете? А раз времени у неё нет, не осталось, то и ждать она не может. Чтобы ждать, время ведь нужно, правильно? А у неё его нет.

В общем, он до сих пор не знает, насколько правильно поняла его по телефону фрау Фюрер, но час приёма назначить с трудом она согласилась. Сразу после обеда. И он пришёл к ней, к этой пообедавшей ответственной фрау.

То есть он пришёл в соответствующее большое здание. Поднялся в большом лифте. И стал искать в большом коридоре кабинет триста тридцать семь. Коридор шёл по кругу. В одном его конце был кабинет триста один, в другом — триста тридцать.

«Значит, круг незамкнутый, — догадался Бориска. — Ну надо ж, что придумали».

Он спустился в лифте обратно в вестибюль. И нашёл там ещё один лифт.

«Может, подняться на нём? А что, почему не подняться?»

Поднялся. И вышел. И правильно сделал. Кабинет триста тридцать семь оказался здесь. В этом глухом отрезке коридора, ограниченном с обеих сторон сплошными зелёными стенами.

Бориска постучал несмело, но громко в дверь и услышал «ждите», и опустился на стул. Стулья стояли здесь же, в коридоре, и предназначались для посетителей, таких же людей, как Бориска. Вокруг стульев стояла тишина. Не простая, а канцелярская. Тишина государственной важности.

Вскоре дверь распахнулась, и из неё выбежала женщина. Со спящим ребёнком на спине. Привязанным специальной сбруей. Кажется, женщина плакала, по крайней мере, глаза у неё слезились. А ребёнку было всё безразлично, потому что ребёнок спал и потому что он ребёнок.

Потом Бориска услышал слово «входите». Вошёл, поздоровался вежливо и спросил фрау Фюрер.

— Ждите.

Бориска опустился на свободное, у стены, кресло.

— В коридоре.

Он поднялся, вышел и снова сел на стул. Стул под ним стал нагреваться. Видимо, Бориска нервничал. Или прошло много времени, и стул нагрелся от времени.

И вот он услышал шаги.

Из коридорного тупика на него шла фрау. Вернее, она надвигалась. Большими-большими ногами, с большими-большими бёдрами, одетыми в серые брюки. Брюк хватало до щиколоток. И щиколотки у фрау были большими. Зато шея длинная и гибкая, и она шла волной при каждом шаге, и голова, сидящая на ней, маленькая такая головка в очках, от этого волнообразно покачивалась.

Взгляд головы не обещал Бориске ничего хорошего. Наверно, он ей не пришёлся по вкусу. Наверно, он был ей противен или, в лучшем случае, неприятен.

Наконец, эта фрау надвинулась на Бориску, надвинулась и нависла. А нависнув, молча остановилась. А он продолжал под нею сидеть.

— Здравствуйте, — сказала голова тонким холодным голосом.

Бориска ответил ей тем же и спросил:

— Вы фрау Фюрер?

— Конечно.

— Значит, я к вам.

— Пройдёмте.

Бориска прошёл за фрау в кабинет, подождал, пока она сядет за стол, и положил перед ней заявление на оплату услуг. И она стала подробно пудрить и компостировать ему мозги.

— А вы, говорит, сообщили о смерти вашей матери в её банк, в её страховую компанию, в квартирное бюро, в пенсионный фонд?

Бориска говорит:

— Какой, на хрен, фонд? Она вон на обеденном столе лежит, мешает отцу телевизор смотреть.

Но фрау Фюрер его восклицания вниманием никаким не удостоила и продолжала вопросы задавать многочисленные, которых он в основном недопонимал. Анкеты какие-то тоже подсовывала, для собственноручного их при ней заполнения, с документов его копии снимала на ксероксе и всякие тому подобные манипуляции размеренно производила. Короче, самыми разными бюрократическими приёмами она тянула драгоценное время.

6

Время, оно, конечно, всегда драгоценное, не все только это знают и понимают, но у Бориски сейчас времени не хватало тотально и, можно сказать, катастрофически.

Отец ведь не сразу заметил нежданную кончину жены. Сначала сидя в наушниках перед телевизором и увлекшись, а потом и вовсе уснув в кресле до утра. Далеко не сразу он её заметил. И далеко не сразу, значит, позвонил Бориске по телефону, прокричав в трубку:

— Ты приди, тут чего-то неладно с матерью, и кот орёт как бешеный.

Пока Бориска приехал, пока выяснил, как здесь всё это делается… Словом, много времени и без ответственной фрау было непростительно упущено, а на улице жара в те дни стояла — не хуже, чем на крайнем юге России в середине месяца августа. И когда фрау Фюрер сказала, что ей нужно ознакомиться с Борискиными свидетельствами о рождении и браке, и что без этих важнейших человеческих документов оформить ему оплату расходов она вряд ли сможет, Бориска и не выдержал. Бюрократических над собой издевательств.